Книги, годы, жизнь. Автобиография советского читателя - [76]

Шрифт
Интервал


Многолетним благоговением, плотным и осязаемым, до отказа, до крыш и куполов, была забита выпуклая, прямоугольная коробка площади. Голые бетонные параллели трибун, трехъярусные кубы гробницы, прямые углы невысокого парапета, наивные двузубцы стены – весь этот с детства, с младенческого лепета знакомый и любимый мною узор, непреложный и бескомпромиссный, как чертеж теоремы, внезапно ударил меня в мозг, в душу, в сердце. Дано: идея; требуется доказать: воплощение. И чертят, чертят оледеневшие в своем рвении геометры, чертят, положив бумагу на склоненную перед ними спину, чертят и не замечают, не хотят замечать, что прорвалась бумага, что сломался грифель, что по коже, по мясу бороздит обернувшийся шпицрутеном карандаш! Остановитесь! Нельзя же, нельзя такой ценой! Ведь люди же! Ведь не этого он хотел – тот, кто первым лег в эти мраморные стены!..


Все так. Только, пожалуй, лежащему (доныне!) в Мавзолее много дороже людей была требующая доказательств Идея…

После горького, жестокого и саркастического описания пресловутого Дня, его будничных и не таких уж кровавых (что гениально!) последствий следует простой, но значимый вывод: запугали… Запугали народ до предела. И главный герой повторяет себе, как заклятие: «Ты не должен позволить запугать себя. Ты должен сам за себя отвечать, и этим ты в ответе за других».

Концовка несколько бледная; пафос, смысл и многозначность растворены во всей текстовой ткани. Это повесть о бремени свободы, о том, что даже освободившееся от откровенного тирана и оттаявшее общество не готово к ней. Готовы лишь единицы, да и то не сразу: им приходится прорываться через мучительные, в кровь раздирающие душу сомнения. В сущности, этот текст объяснил мне наши неудачи после хмельного августа 1991-го. С той осени минуло почти тридцать лет – ненамного больше времени понадобилось Моисею на странствия по пустыне со своим народом. Но к свободе мы не готовы по-прежнему; разве что уже не так по-детски…

Лучшее время жизни

(1989–1999)

Не без опасения перехожу к рассказу о «ревущих» и «лихих», проклятых и благословенных 1990-х годах. Лучшее время моей жизни… Попытаюсь объяснить почему.

Впервые на моих уже научившихся что-то понимать глазах совершалась история. «Вершится» она постоянно, материала и энергии для вращения ее мельничного колеса всегда хватает. Однако в отдельные, решающие, критические моменты, годы, периоды она не вершится, а совершается. 1990-е годы были именно такими.


Первыми грозовыми раскатами (имеющими противоположную эмоциональную окраску) стали Первый съезд народных депутатов СССР (май – июнь 1989 года), с его половодьем свободной и искренней речи о подлинных проблемах страны, и смерть Андрея Дмитриевича Сахарова (14 декабря 1989 года), вызвавшая небывалый общественный резонанс и всеобщую скорбь.

То, как реагировала Россия на первый свободный съезд своих депутатов, одно из лучших моих воспоминаний. Трансляция выступлений велась в прямом эфире, и люди просто бросали работу, скапливаясь около телевизоров. У газетных стендов стояли толпы. Не было равнодушных лиц, разговоров «ни о чем». На глазах рождалось то, чего столько лет была лишена Россия: гражданское общество, общество проснувшихся и заинтересованных граждан. С одной стороны, информационный поток, рожденный гласностью, промыл людям глаза, позволил трезво взглянуть на собственное прошлое и настоящее. С другой – грозная необходимость что-то делать, что-то предпринимать диктовалась растущей нехваткой всего самого необходимого: талоны вводились уже не только на водку и сахар, но и на мыло и стиральный порошок. За молоком для маленького Алешки приходилось становиться в очередь в шесть утра, за два часа до открытия магазина…

Все хуже становилось с деньгами, инфляция разогревалась, а зарплата не увеличивалась: советская бюрократическая машина не поспевала за полурыночной действительностью. Отчаянно нуждались бюджетники, а их было подавляющее большинство. Прислушиваясь к пылким дебатам на Третьем и Четвертом депутатских съездах (1990), в университетских коридорах напевали:

Четвертые сутки болтает столица,
И новый указ – это новый обман.
Затягивай пояс, профессор Голицын!
Доцент Оболенский, заштопай карман…

Однако заканчивали песенку на оптимистической ноте:

Читай же свой курс нам, профессор Голицын!
Тяжелая смута когда-то пройдет.
Пока еще люди желают учиться,
Доцент Оболенский, ступай на зачет…

И не удивительно: воздух был пропитан радостью. Это был воздух свободы, воздух осознанного и впервые возможного выбора судьбы для своей страны, воздух очищения от лжи и фальши. Прозрение рождало оптимизм.

Андрей Дмитриевич скончался внезапно, в разгар боев на Втором съезде народных депутатов. Я в то время была в командировке в Минске; помню, как вечером позвонил мой коллега и, захлебываясь от горя, кричал в трубку: «Наташа, Сахаров умер! Сахаров умер – ты понимаешь?»

Да, мы понимали. Чем дальше, тем больше становился он нашей болью, совестью, гордостью, надеждой. «Простите нас, Андрей Дмитриевич!» – такой плакат несли на его похоронах. Я повторяю эти слова до сих пор. В память о нем, чья фигура со временем не тускнеет, а, наоборот, становится светлее и значимее, я собираю все написанное и им, и Е. Г. Боннэр. Ах, какие это книги! Сахаровские дневники и записки отличаются эмоциональной взвешенностью, спокойной умудренностью, внутренним настроем на полную, почти научную объективность. Пылкий, страстный и пристрастный, бесконечно обаятельный нрав Елены Георгиевны слышен и виден в каждом ее слове и жесте. Чего только не пришлось вынести этим людям, так искренне и нежно любившим друг друга! Больно впечатлила такая омерзительная деталь: когда, находясь в горьковской ссылке, Андрей Дмитриевич распечатал очередное пришедшее по почте письмо, из конверта выползли два жирных черных таракана. Господи, ведь какой-то сволочи надо было их поймать, ухитриться не раздавить, запаковать, отправить. И, конечно, не без соответствующего приказа. Вот он, истинный облик знаменитого Пятого управления КГБ СССР.


Рекомендуем почитать
Равнина в Огне

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Граф Савва Владиславич-Рагузинский

Граф Савва Лукич Рагузинский незаслуженно забыт нашими современниками. А между тем он был одним из ближайших сподвижников Петра Великого: дипломат, разведчик, экономист, талантливый предприниматель очень много сделал для России и для Санкт-Петербурга в частности.Его настоящее имя – Сава Владиславич. Православный серб, родившийся в 1660 (или 1668) году, он в конце XVII века был вынужден вместе с семьей бежать от турецких янычар в Дубровник (отсюда и его псевдоним – Рагузинский, ибо Дубровник в то время звался Рагузой)


Трагедия Русской церкви. 1917–1953 гг.

Лев Львович Регельсон – фигура в некотором смысле легендарная вот в каком отношении. Его книга «Трагедия Русской церкви», впервые вышедшая в середине 70-х годов XX века, долго оставалась главным источником знаний всех православных в России об их собственной истории в 20–30-е годы. Книга «Трагедия Русской церкви» охватывает период как раз с революции и до конца Второй мировой войны, когда Русская православная церковь была приближена к сталинскому престолу.


Октябрьское вооруженное восстание в Петрограде

Пролетариат России, под руководством большевистской партии, во главе с ее гениальным вождем великим Лениным в октябре 1917 года совершил героический подвиг, освободив от эксплуатации и гнета капитала весь многонациональный народ нашей Родины. Взоры трудящихся устремляются к героической эпопее Октябрьской революции, к славным делам ее участников.Наряду с документами, ценным историческим материалом являются воспоминания старых большевиков. Они раскрывают конкретные, очень важные детали прошлого, наполняют нашу историческую литературу горячим дыханием эпохи, духом живой жизни, способствуют более обстоятельному и глубокому изучению героической борьбы Коммунистической партии за интересы народа.В настоящий сборник вошли воспоминания активных участников Октябрьского вооруженного восстания в Петрограде.


Николай Александрович Васильев (1880—1940)

Написанная на основе ранее неизвестных и непубликовавшихся материалов, эта книга — первая научная биография Н. А. Васильева (1880—1940), профессора Казанского университета, ученого-мыслителя, интересы которого простирались от поэзии до логики и математики. Рассматривается путь ученого к «воображаемой логике» и органическая связь его логических изысканий с исследованиями по психологии, философии, этике.Книга рассчитана на читателей, интересующихся развитием науки.


Я твой бессменный арестант

В основе автобиографической повести «Я твой бессменный арестант» — воспоминания Ильи Полякова о пребывании вместе с братом (1940 года рождения) и сестрой (1939 года рождения) в 1946–1948 годах в Детском приемнике-распределителе (ДПР) города Луги Ленинградской области после того, как их родители были посажены в тюрьму.Как очевидец и участник автор воссоздал тот мир с его идеологией, криминальной структурой, подлинной языковой культурой, мелодиями и песнями, сделав все возможное, чтобы повествование представляло правдивое и бескомпромиссное художественное изображение жизни ДПР.


Воспоминания русских крестьян XVIII — первой половины XIX века

Сборник содержит воспоминания крестьян-мемуаристов конца XVIII — первой половины XIX века, позволяющие увидеть русскую жизнь того времени под необычным углом зрения и понять, о чем думали и к чему стремились представители наиболее многочисленного и наименее известного сословия русского общества. Это первая попытка собрать под одной обложкой воспоминания крестьян, причем часть мемуаров вообще печатается впервые, а остальные (за исключением двух) никогда не переиздавались.


Воспоминания

Внук известного историка С. М. Соловьева, племянник не менее известного философа Вл. С. Соловьева, друг Андрея Белого и Александра Блока, Сергей Михайлович Соловьев (1885— 1942) и сам был талантливым поэтом и мыслителем. Во впервые публикуемых его «Воспоминаниях» ярко описаны детство и юность автора, его родственники и друзья, московский быт и интеллектуальная атмосфера конца XIX — начала XX века. Книга включает также его «Воспоминания об Александре Блоке».


Моя жизнь

Долгая и интересная жизнь Веры Александровны Флоренской (1900–1996), внучки священника, по времени совпала со всем ХХ столетием. В ее воспоминаниях отражены главные драматические события века в нашей стране: революция, Первая мировая война, довоенные годы, аресты, лагерь и ссылка, Вторая мировая, реабилитация, годы «застоя». Автор рассказывает о своих детских и юношеских годах, об учебе, о браке с Леонидом Яковлевичем Гинцбургом, впоследствии известном правоведе, об аресте Гинцбурга и его скитаниях по лагерям и о пребывании самой Флоренской в ссылке.


Дневник. Том 1

Любовь Васильевна Шапорина (1879–1967) – создательница первого в советской России театра марионеток, художница, переводчица. Впервые публикуемый ее дневник – явление уникальное среди отечественных дневников XX века. Он велся с 1920-х по 1960-е годы и не имеет себе равных как по продолжительности и тематическому охвату (политика, экономика, религия, быт города и деревни, блокада Ленинграда, политические репрессии, деятельность НКВД, литературная жизнь, музыка, живопись, театр и т. д.), так и по остроте критического отношения к советской власти.