Книги, годы, жизнь. Автобиография советского читателя - [73]
Но был еще «Теленок» – «животное», как конспиративно и любовно именовала эту книгу в своей переписке Л. К. Чуковская. «Бодался теленок с дубом». Толстенный том я прочла чуть ли не за сутки, практически не отрываясь. Опять пламенная, яростная, ни на миг не отпускающая интонация – та же, что в «Архипелаге». Захватывающий не хуже хорошего детектива сюжет: схватка отважного одиночки с вооруженным до зубов тоталитарным государством, победа над этим последним и восторженная благодарственная песнь соратникам.
Пронзительный текст. Но (как одним из первых заметил В. Каверин) – это нескромная книга. Она до краев переполнена сознанием собственной правоты, безгрешности и Божьей отмеченности. А подобное сознание – грех, поскольку неизбежно порождает высокомерную несправедливость по отношению ко всем другим «малым сим», и не только к ним. Не могу простить Александру Исаевичу его жестокости по отношению к Елизавете Денисовне Воронянской, себялюбивой и отстраненной оценки ее жуткого самоубийства после допроса в КГБ. Ну, опубликовал он на Западе после ее смерти «Архипелаг», и что? В Союзе это произвело впечатление на немногочисленных читателей самиздата. Напечатали огромными тиражами в 1990-е у нас практически все им написанное – и опять же: ну и что? Если бы не совокупное воздействие всех – не только художественных – документов, порожденных и извлеченных на свет гласностью, не знаю, смогли бы только и исключительно солженицынские тексты пробить толщу российского пофигизма.
И все-таки «Теленок» – книга поразительная, перечитывать ее полезно. Это как освежающий холодный душ, как толчок к действию, как взметнувшееся знамя атаки.
Помню еще и такую вспышку своего уважительного интереса к работе Солженицына: из одной командировки в Питер я привезла его «Русский словарь языкового расширения» (1990) и поразилась объему неустанного лингвистического труда, любви к русскому языку и постоянной заботе о нем. Другое дело, что мне (как профессионалу) практически сразу стала очевидна бесперспективность и натянутость львиной доли предлагаемой лексики, невозможность ее активного употребления. К сожалению, автору не хватило не столько языкового, сколько речевого чутья, чутья к живой, постоянно рождающейся вокруг речи. И тем не менее: так интенсивно работать, так верить в свою работу дано единицам.
Забегая вперед, не могу не сказать: очень сильно способствовало ослаблению и потускнению солженицынского ореола его длительное невозвращение в послеавгустовскую Россию (имеется в виду, конечно, август 1991 года). На фоне мгновенного приезда множества других вынужденных эмигрантов, на фоне стремительного прилета в осажденный Белый дом Мстислава Ростроповича – по́зднее (в 1994 году) театральное возвращение Солженицына в Россию через Дальний Восток выглядело бледно, натужно, неубедительно. Его телевизионные передачи не слушал практически никто (это не делает, возможно, нам чести, но так было!); его выступление в Думе встретили не просто холодно, но так раздраженно и неуважительно, что стало стыдно за депутатов (все транслировалось в прямом эфире). Да, им следовало больше уважать наше живое прошлое, проявить элементарный такт и деликатность. Но уже то, что приходится апеллировать к категориям терпения и воспитанности, говорит о пропасти между Александром Исаевичем и тогдашней его аудиторией.
К двухтомнику «Двести лет вместе» (2002), посвященному взаимоотношениям и сосуществованию русского и еврейского народов, у меня сложилось (вразрез со многими из моего круга общения) отношение скорее спокойное и благодарное – за объем и масштаб взваленной автором на себя работы. Некоторые страницы могут навлечь (и навлекли) на себя упреки в антисемитизме, но Александру Исаевичу, как это нередко с ним случалось, просто не хватило такта и чутья; для моего глаза это особенно заметно в главках и абзацах, посвященных писателям – Галичу, Бабелю, Багрицкому и другим. Не хватило еще, на мой взгляд, фиксации и развития простейшей мысли: человек прежде всего осознает себя человеком, а уж потом – евреем, русским, грузином, немцем, французом… И у многих это «потом» может не наступить.
Что же дальше? А дальше произошло то, что заставило меня очень внимательно перечитать «антисолженицынские» тексты. Произошло его отталкивание от Ельцина и благостное приятие следующего президента. Этот поворот солженицынского вектора мне, видимо, осмыслить не удастся. Да простит меня Александр Исаевич и особенно Наталья Дмитриевна, но то, что на его похоронах в августе 2008 года было так мало народу, объясняется не только «порой летних отпусков».
И тем не менее… Я готова принять все инвективы Владимира Войновича («Портрет на фоне мифа», 2002) и Бенедикта Сарнова («Феномен Солженицына», 2012), во многом соглашаясь с ними. Но восхищение фигурой Солженицына не исчезло, не исчезла благодарность к нему, не исчезла радость от его присутствия в русской культуре. «Один день Ивана Денисовича» и «Архипелаг ГУЛАГ» – тексты вечные, поколение за поколением будут склоняться над этими страницами, ужасаться, задумываться, восхищаться, сопереживать.
Иван Александрович Ильин вошел в историю отечественной культуры как выдающийся русский философ, правовед, религиозный мыслитель.Труды Ильина могли стать актуальными для России уже после ликвидации советской власти и СССР, но они не востребованы властью и поныне. Как гениальный художник мысли, он умел заглянуть вперед и уже только от нас самих сегодня зависит, когда мы, наконец, начнем претворять наследие Ильина в жизнь.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Граф Савва Лукич Рагузинский незаслуженно забыт нашими современниками. А между тем он был одним из ближайших сподвижников Петра Великого: дипломат, разведчик, экономист, талантливый предприниматель очень много сделал для России и для Санкт-Петербурга в частности.Его настоящее имя – Сава Владиславич. Православный серб, родившийся в 1660 (или 1668) году, он в конце XVII века был вынужден вместе с семьей бежать от турецких янычар в Дубровник (отсюда и его псевдоним – Рагузинский, ибо Дубровник в то время звался Рагузой)
Лев Львович Регельсон – фигура в некотором смысле легендарная вот в каком отношении. Его книга «Трагедия Русской церкви», впервые вышедшая в середине 70-х годов XX века, долго оставалась главным источником знаний всех православных в России об их собственной истории в 20–30-е годы. Книга «Трагедия Русской церкви» охватывает период как раз с революции и до конца Второй мировой войны, когда Русская православная церковь была приближена к сталинскому престолу.
Написанная на основе ранее неизвестных и непубликовавшихся материалов, эта книга — первая научная биография Н. А. Васильева (1880—1940), профессора Казанского университета, ученого-мыслителя, интересы которого простирались от поэзии до логики и математики. Рассматривается путь ученого к «воображаемой логике» и органическая связь его логических изысканий с исследованиями по психологии, философии, этике.Книга рассчитана на читателей, интересующихся развитием науки.
В основе автобиографической повести «Я твой бессменный арестант» — воспоминания Ильи Полякова о пребывании вместе с братом (1940 года рождения) и сестрой (1939 года рождения) в 1946–1948 годах в Детском приемнике-распределителе (ДПР) города Луги Ленинградской области после того, как их родители были посажены в тюрьму.Как очевидец и участник автор воссоздал тот мир с его идеологией, криминальной структурой, подлинной языковой культурой, мелодиями и песнями, сделав все возможное, чтобы повествование представляло правдивое и бескомпромиссное художественное изображение жизни ДПР.
Сборник содержит воспоминания крестьян-мемуаристов конца XVIII — первой половины XIX века, позволяющие увидеть русскую жизнь того времени под необычным углом зрения и понять, о чем думали и к чему стремились представители наиболее многочисленного и наименее известного сословия русского общества. Это первая попытка собрать под одной обложкой воспоминания крестьян, причем часть мемуаров вообще печатается впервые, а остальные (за исключением двух) никогда не переиздавались.
Внук известного историка С. М. Соловьева, племянник не менее известного философа Вл. С. Соловьева, друг Андрея Белого и Александра Блока, Сергей Михайлович Соловьев (1885— 1942) и сам был талантливым поэтом и мыслителем. Во впервые публикуемых его «Воспоминаниях» ярко описаны детство и юность автора, его родственники и друзья, московский быт и интеллектуальная атмосфера конца XIX — начала XX века. Книга включает также его «Воспоминания об Александре Блоке».
Долгая и интересная жизнь Веры Александровны Флоренской (1900–1996), внучки священника, по времени совпала со всем ХХ столетием. В ее воспоминаниях отражены главные драматические события века в нашей стране: революция, Первая мировая война, довоенные годы, аресты, лагерь и ссылка, Вторая мировая, реабилитация, годы «застоя». Автор рассказывает о своих детских и юношеских годах, об учебе, о браке с Леонидом Яковлевичем Гинцбургом, впоследствии известном правоведе, об аресте Гинцбурга и его скитаниях по лагерям и о пребывании самой Флоренской в ссылке.
Любовь Васильевна Шапорина (1879–1967) – создательница первого в советской России театра марионеток, художница, переводчица. Впервые публикуемый ее дневник – явление уникальное среди отечественных дневников XX века. Он велся с 1920-х по 1960-е годы и не имеет себе равных как по продолжительности и тематическому охвату (политика, экономика, религия, быт города и деревни, блокада Ленинграда, политические репрессии, деятельность НКВД, литературная жизнь, музыка, живопись, театр и т. д.), так и по остроте критического отношения к советской власти.