Книги, годы, жизнь. Автобиография советского читателя - [71]
– Конечно, тебе не к спеху, – повторяла я тоном домашней хозяйки, – я должна сидеть на Эльгене, а ты боишься выйти из барака в неважную погоду…
– Погода действительно неважная, – юмористически воскликнул он, и я вдруг как бы впервые увидела его обындевевшую фигуру. Против ветра шел…
– А ведь это наша первая супружеская сцена! Даже приятно. Запахло устойчивостью домашнего очага…
Словом, без всякой высокопарности: побеждают Жизнь и Любовь.
Кстати, моей любимой Марине Неёловой в спектакле «Крутой маршрут», поставленном незабвенной Галиной Волчек, не хватало чуточки такого легкомыслия, юмора, женского кокетства – это ничуть не снизило бы трагический пафос роли.
А впрочем, вполне возможно, что некая оптимистическая нота была сознательно привнесена в текст автором. Известно, что существовал первый, более страшный вариант «Крутого маршрута», и когда Евгения Семеновна прочитала его умирающему Антону Вальтеру, тот разрыдался…
В скобках замечу: то, что Евгения Семеновна пишет о всеобщей слепоте интеллигенции в 1937 году, – горькая правда, нисколько ею не преувеличенная. Так или примерно так воспринимало действительность большинство; знаю это по рассказам мамы, родственников, друзей. Интеллигенцию сталинское время подкупало самым высоким и страшным подкупом – трудом (выражение Тамары Григорьевны Габбе), возможностью осмысленной и радостной работы. Именно поэтому так велик был шок от несправедливых преследований и арестов.
Позже я прочитаю замечательные воспоминания о Евгении Семеновне в книге Л. Копелева и Р. Орловой «Мы жили в Москве» и еще раз остановлюсь в радостном изумлении перед силой и женским обаянием ее личности.
С «Крутого маршрута» началась моя коллекция мемуаров сталинских узников, которую я стала собирать в память о собственных дедах и в попытке хоть немного понять природу и причины сталинщины. За тридцать лет накопилась не одна книжная полка. С пониманием дело обстоит куда хуже. Однако об этом позже.
«Черные камни» Анатолия Жигулина непреложно свидетельствовали: сопротивление сталинизму было! Характерно, что воронежская подпольная КПМ (Коммунистическая партия молодежи) появилась после войны, после осознания украденной победы, а главный ее организатор Борис Батуев был не кем-нибудь, а сыном одного из хозяев области – второго секретаря обкома партии. Отсылаю заинтересовавшихся к тексту, а здесь замечу только, что, несмотря на неприкрашенный реализм повествования, общее впечатление было опять же светлым и обнадеживающим: мы все-таки люди! люди!
А вот «Дневник» Юрия Нагибина, писателя, которого я любила и люблю, вопреки крайней неравноценности его литературного наследия, «Дневник», сигнальный экземпляр которого он увидел за несколько дней до своей внезапной кончины… После этого текста светлого ощущения не оставалось. А ведь перед нами записки благополучнейшего советского интеллигента, лауреата, популярного киносценариста, состоятельного коллекционера антиквариата, страстного охотника и прочая, и прочая. Душу, что ли, не удалось сохранить неразрушенной?
Я много думала об этом случайно получившемся сопоставлении трех исповедей. Но читать Нагибина было жгуче интересно! Иногда брало изумление: неужели можно так откровенно, на грани эксгибиционизма, писать о себе и близких, да еще и отдать в печать? Каковы страницы о Гелле (этим именем Юрий Маркович прозрачно зашифровал Беллу Ахмадулину, одно время бывшую его женой)! Подобная ненависть похлеще иной любови… А то, какую высокую планку он ставил перед собой да и вообще перед русским писателем, видно из нагибинской характеристики Солженицына, не названного в тексте «Дневника» по имени (характеристика эта относится к 1974 году, к периоду яростных поношений Александра Исаевича в советской печати):
История – да еще какая! – библейского величия и накала творится на наших глазах. Последние дни значительны и нетленны, как дни Голгофы. Только Христос другой. Современный. Христос-74. Он не просил Отца небесного «чашу эту мимо пронести», а смело, даже грубо рвался к кресту, отшвырнув по дороге Пилата, растолкав саддукеев и фарисеев, всех ратников и лучников, отшвырнув прочь разбойников и прочую сволочь. Он рвался к кресту, как олимпиец к финишной черте. Бог да простит мне эту любовную насмешку. Он сейчас в безопасности, и я до слез рад за него[7].
После чтения подобной мемуаристики крепло убеждение: мало что в литературе может быть интереснее. Правда документа в XX веке явно торжествует над правдой вымысла.
Для читающего и мыслящего люда Советского Союза почти весь 1989 год прошел под знаком Солженицына. «Новый мир», где редактором в то время был честный и совестливый Сергей Залыгин (хорошо помню его повесть 1964 года «На Иртыше», в которой уже в те времена рассказывалось о трагических абсурдах коллективизации), начал публиковать «Архипелаг ГУЛАГ», а в 1991-м вышло Малое собрание сочинений Солженицына с романами «В круге первом» и «Раковый корпус».
Что мне сказать о восприятии фигуры Солженицына рядовым советским интеллигентом? На человека, внимательно и с душевной болью прочитавшего в 1962 году «Один день Ивана Денисовича», на человека, испытавшего этот разоблачающий удар и это просветление души, очень мало действовали поношения, которые чем дальше, тем чаще и грубее обрушивала на автора советская печать. Журналистам свойственно преувеличивать роль и значение шумного информационного потока, повседневно омывающего современного человека. С другой стороны, не следует, мне кажется, переоценивать мощь там– и самиздата: до таких огромных, но закрытых городов, как Горький, все доходило даже не в мизерных, а в микроскопических количествах. «Голоса» слушали далеко не все, а обсуждали донесенную ими информацию и вовсе единицы. Фигура Солженицына в массовом «нестоличном» интеллигентском сознании очень долго была как бы законсервированной и хранила в своей сердцевине нечто незыблемое: честное, отважное, настоящее. Помню, как в середине семидесятых, уже после высылки Александра Исаевича из Союза, соответствующим образом препарированной и преподнесенной в советских газетах (кстати, наша вечерка «Горьковский рабочий» аккуратнейшим образом перепечатывала все пасквильные материалы о Солженицыне и Сахарове), мне попались в руки его «Крохотки», которые – с чисто художественной точки зрения – вызвали у меня некоторые сомнения. Под этим впечатлением я задала своему тогдашнему поклоннику-филологу прямой вопрос: «Ну а как ты относишься к Солженицыну?» До сих пор помню тихое, чуть ли не по слогам произнесенное: «С восхищением!» Это восхищение теплилось и жило в наших душах до конца 1980-х. А уж в 1989 году для всех моих друзей фигура Солженицына стала легендой, гордостью, доверием, ожиданием… да чем только она не стала.
На русском языке вышла по указанию президента Татарстана летом 2011 г. Английский оригинал книги вышел в сингапурском издательстве Straits Times Press в январе 2011 года (оригинальное название Lee Kuan Yew: Hard Truths To Keep Singapore Going). Издание, как сообщается в аннотации, предназначено для «молодых сингапурцев». Основана книга на 16 интервью с Ли Куан Ю, которые взяли семь местных журналистов в 2008 — 2009 годах. «Зачем я написал эту книгу? Я хочу, чтобы читатели знали нелегкую правду», — заявляет он.
Книга А.Диесперова, вышедшая в 1916 г, - до сих пор непревзойденное на русском языке исследование о Бл. Иерониме. Диесперсов не пишет житие, его работа - биография помещенная в исторический и культурный контекст. Вторая часть названия - "его век" принципиальна: автор разворачивает широкую панораму духовных, религиозных, литературных процессов той эпохи. А эпоха совсем не "безвременье" - перепад от античности к христианству, радикальный перелом истории. Иероним стоит прямо в центре этого перелома.
Главная историческая сенсация! Последняя книга Л. П. Берии, дополняющая публикацию его личных дневников. Это не мемуары (Лаврентий Павлович больше думал не о прошлом, а о будущем СССР) и не предсмертная исповедь (атеист Берия не мыслил в таких категориях) — это ПОЛИТИЧЕСКОЕ ЗАВЕЩАНИЕ величайшего государственного деятеля Сталинской эпохи, который был не только «лучшим менеджером XX века», но и «блестящим системным аналитиком». Читая Берию, понимаешь, какой невосполнимой утратой стало для России его убийство врагами народа.«Хорошо бы пожить еще лет хотя бы 20.
В центре повествования — председатели Краснодарского крайисполкома, главы администраций (губернаторы) Кубани за 65–летнюю (1937—2002 гг.) историю образования, становления и развития края. На страницах новой книги читатели встретятся с руководителями Кубани, чьи имена теперь принадлежат истории. Это В. А. Симончик, И. С. Богданов, П. Ф. Тюляев, М. М. Бессонов, Б. Ф. Петухов, И. Т. Трубилин, С. Ф. Медунов, Г. П. Разумовский, Н. Я. Голубь, В. Н. Щербак, В. Н. Дьяконов, Н. Д. Егоров, Е. М. Харитонов, Н. И. Кондратенко, А. Н. Ткачев и другие.Впервые опубликован ряд новых фактов из жизни руководителей Кубани советского периода, на служебных документах которых зачастую стоял гриф «совершенно секретно», а также помещены редкие исторические фотографии.Вновь оживут в памяти незабываемые годы созидательной борьбы за превращение Кубани в «жемчужину России», полные надежд и разочарований.Человек оставляет после себя результаты своих дел и поступков, с которыми последующие поколения связывают его имя.
Биографический очерк о географе и социологе XIX в., опубликованный в 12-томном приложении к журналу «Вокруг света» за 1914 г. .
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Сборник содержит воспоминания крестьян-мемуаристов конца XVIII — первой половины XIX века, позволяющие увидеть русскую жизнь того времени под необычным углом зрения и понять, о чем думали и к чему стремились представители наиболее многочисленного и наименее известного сословия русского общества. Это первая попытка собрать под одной обложкой воспоминания крестьян, причем часть мемуаров вообще печатается впервые, а остальные (за исключением двух) никогда не переиздавались.
Внук известного историка С. М. Соловьева, племянник не менее известного философа Вл. С. Соловьева, друг Андрея Белого и Александра Блока, Сергей Михайлович Соловьев (1885— 1942) и сам был талантливым поэтом и мыслителем. Во впервые публикуемых его «Воспоминаниях» ярко описаны детство и юность автора, его родственники и друзья, московский быт и интеллектуальная атмосфера конца XIX — начала XX века. Книга включает также его «Воспоминания об Александре Блоке».
Долгая и интересная жизнь Веры Александровны Флоренской (1900–1996), внучки священника, по времени совпала со всем ХХ столетием. В ее воспоминаниях отражены главные драматические события века в нашей стране: революция, Первая мировая война, довоенные годы, аресты, лагерь и ссылка, Вторая мировая, реабилитация, годы «застоя». Автор рассказывает о своих детских и юношеских годах, об учебе, о браке с Леонидом Яковлевичем Гинцбургом, впоследствии известном правоведе, об аресте Гинцбурга и его скитаниях по лагерям и о пребывании самой Флоренской в ссылке.
Любовь Васильевна Шапорина (1879–1967) – создательница первого в советской России театра марионеток, художница, переводчица. Впервые публикуемый ее дневник – явление уникальное среди отечественных дневников XX века. Он велся с 1920-х по 1960-е годы и не имеет себе равных как по продолжительности и тематическому охвату (политика, экономика, религия, быт города и деревни, блокада Ленинграда, политические репрессии, деятельность НКВД, литературная жизнь, музыка, живопись, театр и т. д.), так и по остроте критического отношения к советской власти.