Книги, годы, жизнь. Автобиография советского читателя - [71]
– Конечно, тебе не к спеху, – повторяла я тоном домашней хозяйки, – я должна сидеть на Эльгене, а ты боишься выйти из барака в неважную погоду…
– Погода действительно неважная, – юмористически воскликнул он, и я вдруг как бы впервые увидела его обындевевшую фигуру. Против ветра шел…
– А ведь это наша первая супружеская сцена! Даже приятно. Запахло устойчивостью домашнего очага…
Словом, без всякой высокопарности: побеждают Жизнь и Любовь.
Кстати, моей любимой Марине Неёловой в спектакле «Крутой маршрут», поставленном незабвенной Галиной Волчек, не хватало чуточки такого легкомыслия, юмора, женского кокетства – это ничуть не снизило бы трагический пафос роли.
А впрочем, вполне возможно, что некая оптимистическая нота была сознательно привнесена в текст автором. Известно, что существовал первый, более страшный вариант «Крутого маршрута», и когда Евгения Семеновна прочитала его умирающему Антону Вальтеру, тот разрыдался…
В скобках замечу: то, что Евгения Семеновна пишет о всеобщей слепоте интеллигенции в 1937 году, – горькая правда, нисколько ею не преувеличенная. Так или примерно так воспринимало действительность большинство; знаю это по рассказам мамы, родственников, друзей. Интеллигенцию сталинское время подкупало самым высоким и страшным подкупом – трудом (выражение Тамары Григорьевны Габбе), возможностью осмысленной и радостной работы. Именно поэтому так велик был шок от несправедливых преследований и арестов.
Позже я прочитаю замечательные воспоминания о Евгении Семеновне в книге Л. Копелева и Р. Орловой «Мы жили в Москве» и еще раз остановлюсь в радостном изумлении перед силой и женским обаянием ее личности.
С «Крутого маршрута» началась моя коллекция мемуаров сталинских узников, которую я стала собирать в память о собственных дедах и в попытке хоть немного понять природу и причины сталинщины. За тридцать лет накопилась не одна книжная полка. С пониманием дело обстоит куда хуже. Однако об этом позже.
«Черные камни» Анатолия Жигулина непреложно свидетельствовали: сопротивление сталинизму было! Характерно, что воронежская подпольная КПМ (Коммунистическая партия молодежи) появилась после войны, после осознания украденной победы, а главный ее организатор Борис Батуев был не кем-нибудь, а сыном одного из хозяев области – второго секретаря обкома партии. Отсылаю заинтересовавшихся к тексту, а здесь замечу только, что, несмотря на неприкрашенный реализм повествования, общее впечатление было опять же светлым и обнадеживающим: мы все-таки люди! люди!
А вот «Дневник» Юрия Нагибина, писателя, которого я любила и люблю, вопреки крайней неравноценности его литературного наследия, «Дневник», сигнальный экземпляр которого он увидел за несколько дней до своей внезапной кончины… После этого текста светлого ощущения не оставалось. А ведь перед нами записки благополучнейшего советского интеллигента, лауреата, популярного киносценариста, состоятельного коллекционера антиквариата, страстного охотника и прочая, и прочая. Душу, что ли, не удалось сохранить неразрушенной?
Я много думала об этом случайно получившемся сопоставлении трех исповедей. Но читать Нагибина было жгуче интересно! Иногда брало изумление: неужели можно так откровенно, на грани эксгибиционизма, писать о себе и близких, да еще и отдать в печать? Каковы страницы о Гелле (этим именем Юрий Маркович прозрачно зашифровал Беллу Ахмадулину, одно время бывшую его женой)! Подобная ненависть похлеще иной любови… А то, какую высокую планку он ставил перед собой да и вообще перед русским писателем, видно из нагибинской характеристики Солженицына, не названного в тексте «Дневника» по имени (характеристика эта относится к 1974 году, к периоду яростных поношений Александра Исаевича в советской печати):
История – да еще какая! – библейского величия и накала творится на наших глазах. Последние дни значительны и нетленны, как дни Голгофы. Только Христос другой. Современный. Христос-74. Он не просил Отца небесного «чашу эту мимо пронести», а смело, даже грубо рвался к кресту, отшвырнув по дороге Пилата, растолкав саддукеев и фарисеев, всех ратников и лучников, отшвырнув прочь разбойников и прочую сволочь. Он рвался к кресту, как олимпиец к финишной черте. Бог да простит мне эту любовную насмешку. Он сейчас в безопасности, и я до слез рад за него[7].
После чтения подобной мемуаристики крепло убеждение: мало что в литературе может быть интереснее. Правда документа в XX веке явно торжествует над правдой вымысла.
Для читающего и мыслящего люда Советского Союза почти весь 1989 год прошел под знаком Солженицына. «Новый мир», где редактором в то время был честный и совестливый Сергей Залыгин (хорошо помню его повесть 1964 года «На Иртыше», в которой уже в те времена рассказывалось о трагических абсурдах коллективизации), начал публиковать «Архипелаг ГУЛАГ», а в 1991-м вышло Малое собрание сочинений Солженицына с романами «В круге первом» и «Раковый корпус».
Что мне сказать о восприятии фигуры Солженицына рядовым советским интеллигентом? На человека, внимательно и с душевной болью прочитавшего в 1962 году «Один день Ивана Денисовича», на человека, испытавшего этот разоблачающий удар и это просветление души, очень мало действовали поношения, которые чем дальше, тем чаще и грубее обрушивала на автора советская печать. Журналистам свойственно преувеличивать роль и значение шумного информационного потока, повседневно омывающего современного человека. С другой стороны, не следует, мне кажется, переоценивать мощь там– и самиздата: до таких огромных, но закрытых городов, как Горький, все доходило даже не в мизерных, а в микроскопических количествах. «Голоса» слушали далеко не все, а обсуждали донесенную ими информацию и вовсе единицы. Фигура Солженицына в массовом «нестоличном» интеллигентском сознании очень долго была как бы законсервированной и хранила в своей сердцевине нечто незыблемое: честное, отважное, настоящее. Помню, как в середине семидесятых, уже после высылки Александра Исаевича из Союза, соответствующим образом препарированной и преподнесенной в советских газетах (кстати, наша вечерка «Горьковский рабочий» аккуратнейшим образом перепечатывала все пасквильные материалы о Солженицыне и Сахарове), мне попались в руки его «Крохотки», которые – с чисто художественной точки зрения – вызвали у меня некоторые сомнения. Под этим впечатлением я задала своему тогдашнему поклоннику-филологу прямой вопрос: «Ну а как ты относишься к Солженицыну?» До сих пор помню тихое, чуть ли не по слогам произнесенное: «С восхищением!» Это восхищение теплилось и жило в наших душах до конца 1980-х. А уж в 1989 году для всех моих друзей фигура Солженицына стала легендой, гордостью, доверием, ожиданием… да чем только она не стала.
Иван Александрович Ильин вошел в историю отечественной культуры как выдающийся русский философ, правовед, религиозный мыслитель.Труды Ильина могли стать актуальными для России уже после ликвидации советской власти и СССР, но они не востребованы властью и поныне. Как гениальный художник мысли, он умел заглянуть вперед и уже только от нас самих сегодня зависит, когда мы, наконец, начнем претворять наследие Ильина в жизнь.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Граф Савва Лукич Рагузинский незаслуженно забыт нашими современниками. А между тем он был одним из ближайших сподвижников Петра Великого: дипломат, разведчик, экономист, талантливый предприниматель очень много сделал для России и для Санкт-Петербурга в частности.Его настоящее имя – Сава Владиславич. Православный серб, родившийся в 1660 (или 1668) году, он в конце XVII века был вынужден вместе с семьей бежать от турецких янычар в Дубровник (отсюда и его псевдоним – Рагузинский, ибо Дубровник в то время звался Рагузой)
Лев Львович Регельсон – фигура в некотором смысле легендарная вот в каком отношении. Его книга «Трагедия Русской церкви», впервые вышедшая в середине 70-х годов XX века, долго оставалась главным источником знаний всех православных в России об их собственной истории в 20–30-е годы. Книга «Трагедия Русской церкви» охватывает период как раз с революции и до конца Второй мировой войны, когда Русская православная церковь была приближена к сталинскому престолу.
Написанная на основе ранее неизвестных и непубликовавшихся материалов, эта книга — первая научная биография Н. А. Васильева (1880—1940), профессора Казанского университета, ученого-мыслителя, интересы которого простирались от поэзии до логики и математики. Рассматривается путь ученого к «воображаемой логике» и органическая связь его логических изысканий с исследованиями по психологии, философии, этике.Книга рассчитана на читателей, интересующихся развитием науки.
В основе автобиографической повести «Я твой бессменный арестант» — воспоминания Ильи Полякова о пребывании вместе с братом (1940 года рождения) и сестрой (1939 года рождения) в 1946–1948 годах в Детском приемнике-распределителе (ДПР) города Луги Ленинградской области после того, как их родители были посажены в тюрьму.Как очевидец и участник автор воссоздал тот мир с его идеологией, криминальной структурой, подлинной языковой культурой, мелодиями и песнями, сделав все возможное, чтобы повествование представляло правдивое и бескомпромиссное художественное изображение жизни ДПР.
Сборник содержит воспоминания крестьян-мемуаристов конца XVIII — первой половины XIX века, позволяющие увидеть русскую жизнь того времени под необычным углом зрения и понять, о чем думали и к чему стремились представители наиболее многочисленного и наименее известного сословия русского общества. Это первая попытка собрать под одной обложкой воспоминания крестьян, причем часть мемуаров вообще печатается впервые, а остальные (за исключением двух) никогда не переиздавались.
Внук известного историка С. М. Соловьева, племянник не менее известного философа Вл. С. Соловьева, друг Андрея Белого и Александра Блока, Сергей Михайлович Соловьев (1885— 1942) и сам был талантливым поэтом и мыслителем. Во впервые публикуемых его «Воспоминаниях» ярко описаны детство и юность автора, его родственники и друзья, московский быт и интеллектуальная атмосфера конца XIX — начала XX века. Книга включает также его «Воспоминания об Александре Блоке».
Долгая и интересная жизнь Веры Александровны Флоренской (1900–1996), внучки священника, по времени совпала со всем ХХ столетием. В ее воспоминаниях отражены главные драматические события века в нашей стране: революция, Первая мировая война, довоенные годы, аресты, лагерь и ссылка, Вторая мировая, реабилитация, годы «застоя». Автор рассказывает о своих детских и юношеских годах, об учебе, о браке с Леонидом Яковлевичем Гинцбургом, впоследствии известном правоведе, об аресте Гинцбурга и его скитаниях по лагерям и о пребывании самой Флоренской в ссылке.
Любовь Васильевна Шапорина (1879–1967) – создательница первого в советской России театра марионеток, художница, переводчица. Впервые публикуемый ее дневник – явление уникальное среди отечественных дневников XX века. Он велся с 1920-х по 1960-е годы и не имеет себе равных как по продолжительности и тематическому охвату (политика, экономика, религия, быт города и деревни, блокада Ленинграда, политические репрессии, деятельность НКВД, литературная жизнь, музыка, живопись, театр и т. д.), так и по остроте критического отношения к советской власти.