Книга воспоминаний о Пушкине - [71]

Не менее любопытны известия о последствиях дуэли для участников в ней. Данзасу было отказано по высочайшему повелению в разрешении провожать тело его друга до места его погребения в Псковской губернии, так как «Государь сделал всё от него зависевшее, дозволив подсудимому остаться до погребальной церемонии при теле его друга, а дальнейшее снисхождение было бы нарушением закона» (стр. 68). Барон Дантес-Геккерн в марте 1837 года разжалован был в солдаты, с лишением дворянства, причём высочайше повелено «выслать его за границу, отобрав офицерские патенты». Прибавим к этому, что ныне он состоит сенатором Французской империи. Нам не известна судьба г. виконта д'Аршиака, который, в виде сатисфакции, как служивший при французском посольстве, был тогда выслан в отечество по распоряжению своего правительства.

Нельзя не пожелать, чтобы к новому изданию брошюры, которое, вероятно, скоро понадобится, присоединены были все упомянутые выше документы, не вошедшие в нынешнее, а также напечатаны были новые материалы, какие найдутся, с прибавлением стихов Лермонтова, Губера, Глинки[546] и пр., словом, чтоб это издание, исправленное и дополненное, сделалось полным поминальником о печальнейшем событии, ознаменовавшем историю нашей литературы.

Москва.

10 мая 1863.

Михаил Лонгинов.

28. К. Н. Полевой. «Александр Сергеевич Пушкин».

По указанию Г. Н. Геннади («Список биографических сведений о Пушкине» в кн.: «Приложения к сочинениям А. С. Пушкина, изданным Я. А. Исаковым». Спб., 1860, стр. 160) некролог Пушкина в «Живописном Обозрении» (1837, ч. III, лист 10-й, стр. 77—80) написан редактором этого журнала, братом известного критика, Ксен. Н. Полевым (1801—1867).

Свидетель всей литературной деятельности поэта, Полевой хорошо изобразил, как он выражается, «торжественный путь на поэтической арене» Пушкина. Статья даёт ясное представление о том, чем он был для современников.

При жизни Пушкина не всегда будучи в числе его друзей, Полевой воздаёт здесь должное Пушкину и как поэту и как человеку. В этом отношении очень интересны последние абзацы статьи.

>_______

В 1820 году, в русской словесности блеснуло явление новое, неожиданное, прекрасное: Руслан и Людмила[547]. Неизвестное публике имя было написано в заглавии этой поэмы. Но публика бывает всегда беспристрастна к первым блестящим опытам незнакомых ей писателей, и несмотря на немногие возгласы приверженцев старины, она сделалась сильною покровительницею молодого поэта. Чтобы понять впечатление, произведённое Русланом и Людмилой, надобно вспомнить тогдашнее состояние нашей литературы. Только что начинали распадаться цепи так называемой классической словесности, то есть правил французского литературного кодекса, сделавшихся законом от времени и давности лет. Жуковский был почти единственным представителем новых требований и новой школы писателей, убеждённых, что есть на свете поэзия и не во французских стихах. Звучный, гармонический его стих стал образцом для всех, кто воображал себя поэтом. Но воображать и быть действительно, не одно и то же. Эта простая мысль никогда не приходит в ум подражателей, и оттого они всегда принимают форму за идею. Поэзия Жуковского, тоскующая о неземном, неразгаданном мире сделалась предметом общего подражания. Туманная даль, как говорили современные критики, явилась под пером всех наших стихотворцев, и наконец стала отличительным характером всех стихов. Господа пишущие твердили о том, чего не было в их душе, и стихи их были только звуками, отголоском без мысли и чувства; наконец они сделались утомительны, тягостны, нетерпимы… В это время явился Пушкин со своим Русланом и Людмилой. Много молодого, недочувствованного, ветреного в этой небольшой поэме; но зато, какая роскошь картин, какая прелесть выражения и оригинальность, не в прямом смысле этого слова, но в отношении к тогдашней русской поэзии! Самый стих, избранный Пушкиным для первого его большого опыта, не мог не обратить на себя внимания: он краток, сообразен с юною пылкостью предмета, и для современников звучал освобождением от длинных, тягучих стихов тогдашнего поколения писателей, посреди которых было только две звезды — Жуковский и Батюшков[548]: для таких версификаторов хорош всякий размер, как доказал это после и сам Пушкин. Но первый опыт его показывает мастера своего дела в избрании самого размера стихов. Он именно должен был начать четырёх-стопным ямбом.

Имя Пушкина загремело и в великолепных палатах, и в скромных домиках уездных городов, и в глуши отдалённых деревень. Все хотели знать, кто этот новый, сладкозвучный, пламенный поэт, который с первого шагу обогнал других почтенных поэтов, ещё до рождения его подвизавшихся на поприще российской словесности. Всегда любопытно знать особу того, кто ослепляет нас необыкновенным подвигом, и мы любим видеть портрет славного писателя, знать его отношения, его домашнюю жизнь… Рассказ о самом Пушкине ещё более подстрекнул внимание публики: это был юноша, едва вышедший из Царско-Сельского лицея[549], остроумный, блестящий в обществе, и уже странствовавший на берегах Прута и Дуная, вблизи могилы Овидия…