Книга перемен - [28]

В палате повисло молчание. Они были одни. Его решили держать отдельно от других пациентов, словно он был особо ценным жертвенным животным. Но он твердо решил не идти на моральное заклание.

– Ты сделаешь? – переспросил он.

Снова пауза. Но Маша больше не плакала, а, наоборот, стала строгой и собранной.

– Тише. Дай подумать.

Рем дал ей подумать и принялся про себя отсчитывать секунды. Дошел до шестисот.

– Маша! – послышался голос врача из-за двери. Далекий и требовательный.

Она приоткрыла дверь и крикнула в коридор:

– Сейчас! – А потом перешла на шепот: – Тебе не надо умирать. Я тебя вывезу отсюда.

– Куда? – с унылой иронией спросил он.

– К своим, – сказала она и тут же поправилась: – К твоим.

Он покачал головой. Каждое незначительное движение причиняло ему боль.

– Они увидят, что меня нет, и порвут тебя на куски.

– Не порвут, – твердо вымолвила она. – Не увидят.

Ее план был очень прост. Она сказала, что в морге достаточно много невостребованных тел, одно из которых вполне можно выдать за Рема. И особого труда это ей не составит.

– Мне поможет главврач, – сказала она.

Рем, вспомнив доктора, называвшего его укропом, искренне засомневался.

– Не волнуйся, – заверила его Маша. – Есть способы давления на него.

Он не стал уточнять какие, но подумал, что у них с доктором, должно быть, застарелый рецидив романа. Долгая история. Или, наоборот, короткая офисная связь.

Через несколько часов его положили на каталку и вывезли в коридор. Он чувствовал, как всякий раз, когда кто-либо проходил мимо, простыня на его лице шевелилась от дуновения ветра.

Потом кто-то с решимостью тореадора схватил ручки каталки, как быка за рога, и толкнул ее вперед. Он слышал, как за ним захлопнулись складные дверцы, и, дернувшись, лифт повез его вниз. Вытолкав его в больничный двор, крепкие руки при помощи еще одной пары менее крепких рук затащили его внутрь чего-то тесного, жесткого и железного. Он успел лишь глотнуть немного свежего воздуха, сулившего близость свободы, но металл дверей глухо щелкнул и машина, в которой он оказался, тронулась с места. По звучанию мотора и по неподражаемой тряске он безошибочно узнал армейскую «таблетку» – старый медицинский микроавтобус, в котором было предусмотрено все, кроме удобства пассажиров и пациентов. Рем не знал, кто его везет. Он не слышал Машиного голоса, но знал, что она здесь. Водитель, судя по голосу, пожилой покладистый мужчина, спрашивал:

– Сюда? Вот туда? Налево? Снова налево?

Тот, кто показывал дорогу, видимо, делал это знаками, молча.

– Стрелять не будут? – услышал Рем, и после паузы, во время которой водитель получил утвердительный знак, снова донеслось с переднего сиденья: – Хорошо.

Рем даже успел задремать, несмотря на тряску, а проснулся от криков: «Стой, стой!»

– Шановний, ви що, не вмієте читати? Стій. Чекай на команду військових. Потім вирушай, – спокойно выговаривал нерасторопному водителю незнакомый человек. – А то я ж можу з переляку зіпсувати вам фари.

«Наши!» – радостно забилось сердце в груди у Рема от ощущения свободы. Она уже была близко.

– Що там у вас? – спросил военный на блокпосту.

– Раненый! – сказал водитель. – Ваш раненый!

– Паша! – крикнул военный кому-то. – Тут поранений! Кажуть, наш!

Через минуту Рема снова клали на носилки, вытягивали, перегружали и снова загружали. Спасительный металл военных «медичек» громыхал по-домашнему, обнадеживающе, и голоса людей, что суетились вокруг него, звучали как хор, исполнявший самую приятную музыку на свете – марш свободы.

И в этой радостной суете он почувствовал тепло рук на своей груди. Знакомое тепло ладоней.

– Никому не говори, кто тебя вывез. Никому и никогда. Иначе они сделают со мной то, что хотели сделать с тобой.

Она шептала ему это на ухо, а он чувствовал на щеке ее дыхание.

– И с врачом. И с водителем.

Он не совсем улавливал смысл того, что она говорила. Вернее, смысл-то Рем понимал, но вот отдельные слова разобрать не мог. Близость свободы пьянила его.

– И запомни. Я люблю тебя. Люблю. Тебя. Одного.

Она быстро прижалась к нему, надавив ладонями на его грудь. На теплой коже ее щеки оставалась влажная дорожка от слезы. Он подумал, что у нее останется раздражение от его щетины.

– Я тоже. Люблю тебя. Машенька, – отрывистые, как текст телеграммы, слова неожиданно легко слетели с его губ. Но он не знал, услышала ли она их. Он больше не чувствовал ни ее кожу, ни теплую силу ее ладоней. Она ушла. А ее место в сознании очень быстро заполнила свобода. Долгожданная и неожиданная соперница, с которой ни одной женщине в мире не стоит тягаться, как бы сильно она ни старалась сделать мужчину счастливым. И Рем почти моментально забыл, кто ему эту свободу подарил.

Прошел месяц. Его раны окончательно затянулись. Ушла боль. Но зрение так и не вернулось. Он учился жить в темноте и воспринимать мир на слух. И этот мир звуков оказался честнее, чем мир визуальных образов. Он слышал – буквально слышал! – где проходит граница между правдой и враньем, и улавливал многообразие интонаций разговоров, на которое раньше не обращал внимания. Впрочем, хороший снайпер тоже умеет слушать. А Рем еще недавно был хорошим снайпером.