Книга перемен - [27]

Его представление о женщине с детства складывалось из хороших романов, классической живописи и фильмов «про любовь». Он с самой юности всегда возносил женщину на пьедестал и глядел на нее как на священный символ, в то время как его ровесницы не желали лезть на постамент, требуя более приземленного отношения. Сначала он не мог понять почему, а когда наконец до него дошло, что женщины в целом и общем хотят того же, что и мужчины, вот как раз в этот момент пьедестал и разрушился. Сам собой. Если разобраться, то и военным Рем решил стать оттого, что не разглядел ни в одной женщине той, которой стоило бы посвятить себя целиком. В армии он нашел для себя идеальное общество. Простота и честность отношений в армии его дисциплинировали. Книжки забыты, фильмы вычеркнуты из памяти. Женщины? Хорошо, когда есть. Еще лучше, когда их нет. Спокойнее. И вдруг…

«Выведать». Что же такое ты, Маша, вдруг выведала обо мне, что я готов тебе раскрыть все свои секреты?

Так он подумал. А вслух позволил себе только удивиться:

– Выведать? Все, что они могут выбить из меня в Москве, они могут выбить и здесь.

Логика железная. Сказать было нечего. Маша могла его оставить и прервать странный разговор двух людей, которым обстоятельства назначили быть по разные стороны баррикады. Но Маша продолжала говорить, размышлять и нащупывать стежку к разгадке.

– Я, кажется, догадалась, – сказала она.

Он слышал ее взволнованное дыхание. И ему казалось, что он видит, как поднимается от нервных придыханий ее грудь.

– Тебя не хотят убить. – Она помолчала. – Тебя хотят судить.

Он попытался оценить правоту этих слов. Застрелены мирные российские граждане. А вот он, их убийца. Кровожадный укр, фашист и «бендеровец» в пятом колене. Посланный киевской хунтой на кровавое дело. Вместе с натовским «ремингтоном» в безжалостных руках. Он идеально подходил на роль монстра. Надо было ее только получше выписать. Для чего и пригласили к нему в палату девушку с жестким именем Ирада в компании оператора с ассистентом.

Целую ночь, пока боль утихала в его уставшем организме, сознание продолжало работать. Он не знал, что делать. Рем был согласен – как будто его кто-то спрашивал – оставаться в плену, терпеть избиения. Но стать подсудимым в России он не мог. Он был достаточно сообразителен, чтобы понять, что россияне его вину докажут. А командование никогда не признается в том, ради чего его отправили в тыл врага. Доказать невиновность он не сможет. Пятно ляжет не только на него, но и на всю страну. И даже больше. Для всего мира он, согласившийся пойти на рискованный шаг, готовый на запредельное геройство, теперь будет подлецом, ублюдком и монстром. Хуже не придумаешь. И как выходить из ситуации, он не знал.

Наступило хмурое утро, которое он чувствовал только по звукам. Одинокое эхо стонов бессонных раненых сменилось суетой, беготней, криками медбратьев и медсестер, железным грохотом допотопных каталок и далеким рычанием автомобилей, там, в городе, на свободе.

Он понял, что нужно сделать.

Но для этого нужна была помощь единственного человека, которому он мог доверять в кромешной тьме, наполненной враждебными звуками.

– Маша! – тихо позвал он.

Ответа не было. Она еще не пришла. Примерно через полчаса он снова позвал:

– Маша!

– Я здесь, – услышал он ее ответ. Она уже была в комнате, незаметно и неслышно войдя в дверь.

– Маша, я хочу тебя о чем-то попросить. Сделаешь?

– Я не могу согласиться заранее.

– Можешь, – жестко сказал он.

Она молчала. «Значит, она сделает», – подумал Рем.

– Ты должна убить меня, – сказал он вслух.

Она громко вскрикнула:

– Что? Что ты сказал?!

– То, что слышала, Маша, – ответил он, стараясь, чтобы его тон был жестким, но не грубым.

– Но зачем? Зачем? – И он услышал, как Маша расплакалась.

– Они хотят размазать меня и смешать с дерьмом. Я потом вряд ли отмоюсь. Но самое главное – они хотят смешать с дерьмом мою Родину. А у меня, кроме Родины, сейчас ничего нет. И моего доброго имени. Что может быть хуже?

– Что ты хочешь? – спросила Маша.

– Ничего. Почти ничего. Один укол чего-то сильнодействующего, чтобы сердце остановилось. Желательно без боли. Можешь?

В воздухе повисла тяжелая пауза. Маша расплакалась.

– Ты знаешь… ты знаешь, что за эти дни я поняла, что могу быть нужной. Мне бы хотелось, чтобы ты всегда был раненым, сидел в своей инвалидной коляске или в чем-нибудь еще, а я бы ухаживала за тобой, и мне бы от этого было хорошо. Странно, а я ведь даже не знаю, как тебя зовут. Ты был хорошим человеком до этой проклятой войны, но она ведь когда-нибудь закончится. И не важно, как будет называться страна, в которой ты живешь. Главное, что ты живешь.

Вздох. Пауза. Слово.

– Важно, Маша. Как страна называется, важно. Мы не можем быть ордой, кочующей с места на место. Значит, где ты и кто ты, важно. Я присягу принимал, можешь понять?

– Ой, да тут полгорода принимали одну присягу, потом вторую и третью.

– Машенька, так нельзя. Мне не будет прощения. А правда затеряется в истории.

– Ты же калека! Инвалид! Какая может быть история?!

Она почти кричала.

– Тише, Машенька, тише, – зашептал он. – Давай оставим этот спор. Я не поеду в Россию и не сяду на скамью подсудимых. Точка.