Книга перемен - [26]

Молнией мелькнула правильная мысль о том, что сейчас любые варианты ответов на вопросы Ирады будут не в его пользу. И, не дожидаясь, пока журналистка скомандует своим начать съемку, Рем затрясся в припадке.

Конечно, это была обычная и незатейливая симуляция. Но он не знал, что делать, и придумал самый простой выход.

– Что с ним? – вырвалось у Ирады. – А вы чего стоите? Снимайте!

Это было адресовано ее группе. Зашуршали куртки, заработала камера.

– Вы! Вы! Что с вами? Скажите, когда вы последний раз стреляли из винтовки? – Ирада рассыпала вопросы так, как опытный сеятель рассыпает зерна. – Стреляли вы когда-нибудь в человека? А человека с какого расстояния вы можете поразить из своей винтовки?

Она явно подбирала вопросы так, чтобы получить на них любой ответ, который может считаться утвердительным. Она была мастером манипулирования вопросами. Гроссмейстером шахматной игры в вопросы и ответы. Но все ее усилия были тщетны. Ее визави играл не в шахматы, а в «Чапаева», своим поддельным припадком разрушая ее планы, ломая строй ее фигур.

– Вы говорить можете? – почти кричала она.

– Да может он, ссуко, может! – крикнул молчавший до этого мужчина.

В голове загудело. Это Рема ударили наотмашь кулаком. За первым ударом посыпались еще и еще. Снова стали возвращаться знакомые ощущения пыточной. Рему было больно и смешно. Он бился в искусственном припадке и одновременно смеялся, выплевывая кровавую пену изо рта. С-с-с-с-с!!!

– Говори, ссуко! – орал грозный мужик. – А вы не снимайте!

Вот как? Эти двое любителей местных девочек не выключили свою камеру. Очень хорошо!

– Не снимайте! – взвизгнула Ирада.

Один из ее подчиненных испуганно переспросил:

– Так снимать или не снимать?

– Я же сказала, не снимать! – зашипела Ирада.

– Так ты же до этого сказала мне снимать. – Этот голос, похоже, принадлежал оператору. Он сопел и кряхтел.

– Ты идиот или прикидываешься? – осадила его Ирада вопросом, который явно не требовал ответа. Она, как змея, шипела от злости. Чувствовала, что теряет контроль над ситуацией.

Рема продолжали бить. Смех распирал его изнутри и помогал терпеть боль.

– Что вы делаете? – услышал он знакомый голос. Это говорила Маша. Лютый мужик – так прозвал про себя своего мучителя Рем – приостановился. Маша подбежала вплотную к Рему и положила свои ладони на плечи. Она закрыла его собой, понял Рем. Собой!

– Этот человек укроп! – закричал мужчина. – Он снайпер хунты! Его послали застрелить Первого! А вы его защищаете.

– Этот человек пациент, – ответила агрессивному мужчине Маша. – Его сначала нужно вылечить!

Она хотела добавить «…а потом бить», но передумала. Решила, что это небезопасно. Испугалась, в общем.

– Ладно, – смилостивился ее жестокий собеседник. – Но после того, как вы его вылечите, мы с вами больше поговорим.

«Первый? – начал размышлять про себя Рем. – Значит, его подстрелили, что ли? Не похоже. Иначе они бы меня в больнице не оставили».

И после того, как посетители – одни гремя сапогами, другие срывая штукатурку тяжелыми сумками – вышли из дверей палаты, Рем подождал немного, прежде чем спросить.

В палате была тишина. Но Маша оставалась здесь, чувствовал Рем. Она никуда не уходила.

Маше казалось, она перестает быть частью своего города, частью того уклада, в котором привыкла жить. Это было как затянувшийся прыжок в пропасть. Ее сердце было готово разорваться от ужаса непонимания, и голос измученного Рема вернул ее к реальности.

– Что случилось, Маша? – спросил ее Рем.

Маша ответила не сразу. Пауза, которую она держала, была долгой. Но очень правдивой, в отличие от тех пауз, которые делают люди в телевизионных выступлениях.

– Там еще были несколько журналистов.

– И что? – лениво переспросил ее Рем.

– Ничего, – сказала Маша. – Теперь их нет. Застрелили. Все ищут снайпера. Да, жалко, конечно. Они интервью у Первого брали, когда это случилось. Так что из Первого делают героя. А тут и ты подвернулся.

Она перешла на «ты». «Это хорошо», – тихо пробормотал Рем. Но сам не решился фамильярничать. Теплые Машины слова, это близкое, почти что родное «ты», облегчали его страдания.

– Почему они меня сюда привезли, Маша? – задал он ей вопрос, который мучил его все время, пока он валялся на больничной койке. Этот вопрос обжигал его, как чистый спирт края открытой незаживающей раны, и оголенные нервные окончания пылали нестерпимым огнем резкой боли, за которой должно было наступить облегчение. И оно пришло вместе с ответом медсестры:

– Они хотят тебя увезти. В Россию.

– Зачем? – искренне изумился Рем.

– Не знаю точно, – задумалась Маша. – Может, что-то выведать у тебя?

«Выведать». Не «вытянуть», не «выбить». А такое старомодное и деликатное – «выведать». Чаша его чувств была сухой и бездонной, но это старинное слово, звучавшее нелепо в Луганске, в больнице, моментально наполнило ее теплом чего-то такого необычного и доброго. Что это? Он боялся себе признаться. Боялся даже мысленно назвать одним словом сложные и одновременно простые тектонические сдвиги чувств, происходившие сейчас в его душе, мятежной и, в сущности, черствой.

«Эх, Машенька. Я не знаю, как ты выглядишь, и, возможно, никогда не узнаю. Но ты необыкновенная женщина. Ты женщина из прошлого. Из того времени, когда врага вызывали на дуэль, а не пытали в подвалах. Ты ищешь себе друзей среди книг, а не в дымных пивных. Ты помнишь прошлое, мечтая о будущем. И мне все равно – да, клянусь, мне все равно! – как ты выглядишь. Я вижу тебя так, как не видит ни один человек в этом городе».