Клятва киммерийца - [2]

Разве он приблудный шелудивый пес, униженно подползающий к чужому огню?! Конан решительно шагнул к наглой обитательнице странного жилища, но та и не подумала отступить. Только недоуменно изогнулись все еще темные, Нетронутые сединой стрелки бровей да презрительно дернулась верхняя губа, на миг обнажая идеальные белоснежные зеркальца зубов, пылающих отнюдь не старческий возраст.

И прежде, чем варвар успел открыть рот для решительной отповеди нахалке, осмелившейся столь неуважительно обращаться с гостем, женщина вновь заговорила:

— Не буди ненужный гнев в своем гордом сердце, чужак, и прибереги ненависть для более достойного противника, нежели слабая женщина. Не могу предложить тебе войти и быть в моем доме гостем, ты и так уже сделал это. Однако если есть на то твоя воля, раздели трапезу со мной И моей семьей, только прежде назови себя: трудно говорить с тем, к кому не знаешь, как обращаться.

— Ты-то сама кто такая? — проворчал киммериец, исподлобья с неприязнью продолжая разглядывать хозяйку, изменения в голосе которой не могли его обмануть, и опускаясь на стоящую вдоль стены низкую скамью.

— Я — Линн, женщина старейшины Туонелла и мать его детей, — ответила она. — Мой муж и повелитель должен сейчас возвратиться домой после охоты, но пока я заменяю его, ибо, когда он отсутствует, я — глава Туонелла.

— Что же, у вас нет мужчин, способных заменить твоего господина? — не понял Конан.

— Мой Бриккриу и я — одно целое, — возразила Линн, — лишь я могу исполнять его волю как свою собственную; таков закон.

В ответ на это объяснение варвар наконец назвал ей собственное имя, и не успел еще умолкнуть звук его голоса, как массивная дверь отворилась с тяжелым скрежетом, и его взору предстали еще трое людей.

Одним из них был неимоверно высокий, ростом едва ли уступающий самому киммерийцу, но худой, точно жердь, горбоносый мужчина потрясающей воображение наружности. Он выглядел точно порождение морских глубин, куда не достигает сияние благого ока Митры; — с совершенно прозрачной бесцветной кожей, сквозь которую проступали голубоватые нити сосудов, словно даже кровь его была не красной, а синеватой; бесцветными были и глаза, словно лишенные радужной оболочки, отчего расширенные в полумраке зрачки казались единственными темными точками среди пустыни этого неподвижного лица; белесые ресницы и брови тоже производили впечатление отсутствующих, а длинные, столь же светлые прямые волосы были гладко зачесаны назад и схвачены в хвост на затылке.

Альбиноса сопровождали две женщины, обе — зеркальное отражение Линн и столь же неопределенного возраста. Киммериец понял, что мужчина этот и есть, очевидно, Бриккриу, старейшина вымирающего Туонелла, а две безмолвные особы — порождения его и Линн.

Назвать их человеческим словом «дочери» язык бы не повернулся, почему-то казалось, они вышли из взрастившей их утробы уже такими, каковы были сейчас, и с тех пор не менялись, не росли, как все нормальные дети.

Линн, склонившись в низком поклоне перед мужем, затем представила Бриккриу чужака, на что варил р угрюмо кивнул, а старейшина оглядел его с ног до головы, и лишь после этого сделал ответный жест, пригласив разделить с ними трапезу.

Наверное, человеку с более слабыми нервами кусок не полез бы в горло в подобной компании, однако киммериец не отказывался от пищи, будь она предложена хоть хвостатым порождением Моргала либо демоном, при условии, что тот продемонстрировал бы на собственном примере, что она не отравлена.

Однако сейчас даже он, вгрызаясь крепкими зубами в великолепно прожаренное мясо дикого кабана, почти не ощущал его вкуса, словно присутствие семейства Бриккриу лишало все, окружающее этих четверых, естественных природных качеств — запаха, цвета, насыщенности звуков и прелести вкуса в том числе.

Между собой они почти не общались и не задавали никаких вопросов Конану, соответственно делая совершенно неуместным и выступать с ответными вопросами.

И ведь вроде бы впечатление все четверо производили скорее людей, чем нежити с демонической сущностью, а все ж таки было в них что-то непреодолимо жуткое и отталкивающее — в их точных, осторожных и тихих движениях, в том, как сталкиваясь взглядом друг с другом, они отводили глаза, словно объединенные некоей постыдной и мерзкой тайной.

Между тем наступила ночь, и Бриккриу, словно с трудом разомкнув губы, сделал киммерийцу предложение провести ее под их кровом, словно это не подразумевалось само собой. Конан вновь кивнул в ответ, бросив на стол несколько монет как плату за еду и ночлег.

Излишняя разговорчивость отнюдь не была присуща киммерийцу, а эти люди вообще словно воды в рот набрали. Причем обильные возлияния — ни Бриккриу, ни его женщины вовсе не гнушались имевшимся в изобилии пивом, очевидно, среди всеобщего запустения семейство жило в достатке, — кажется, не производили на них обычного воздействия, все четверо пили, не пьянея, я каждый из них становился еще более замкнутым и молчаливым.

Варвар чувствовал, что его веки наливаются свинцом. Многодневный тяжелый переход, сытная трапеза и изрядное количество поглощенного пива… кроме того, все еще давала о себе знать рана, нанесенная ему Гориллой Грином в Желтой Башне… Однако проведя ночь в этом доме, можно ведь, пожалуй, и не проснуться, вдруг мелькнуло у него в голове.