Клетка для сверчка - [45]

— И мне не верится, — пробормотала Александра. — Скорее всего, это красивые слова. Штромму нравится рассуждать на тему, как благородно он поступал все эти годы, опекая дочь покойного друга. Мне это сразу показалось подозрительным. Какой-то чрезмерный пафос. Да, но куда мы едем?!

Впервые с того момента, как машина выехала из поселка, Александра обратила внимание на мелькавшие вдоль обочины указатели. Судя по названиям, они удалялись от Москвы. Полковник издал короткое восклицание:

— Ну вот, пожалуйста, заболтались, и знаете, куда я вас везу? В Суздаль. У меня там друг живет в монастыре. Отличный мужик. Вышел в отставку и в монахи постригся. Мы все к нему в гости наезжаем, он рад… Ничего, не забывает нас!

— Чудесно бы в Суздаль, но мне нужно в Москву, — улыбнулась Александра. — Опять же, по делам Ольги…

— Доставлю, куда скажете, — Николай Сергеевич свернул на ближайший съезд с шоссе, и машина полетела по кольцу разворота. Мимо неслись солнечные, ярко зазеленевшие лиственные рощи, за ними поднимались темные хвойные леса. — Сейчас пробок нет, домчим в момент. А признайтесь, случилось еще что-то? Кроме того, что аукцион провалился? Вы все время думаете о чем-то тяжелом. Я вижу.

Александра искоса взглянула на него, прикусила губу и решилась:

— Да, вышла крупная неприятность. Пропала одна вещь, очень ценная. Теперь придется выяснять, при каких обстоятельствах.

— Час от часу не легче, — после паузы проговорил полковник. — Что пропало?

— В коллекции Исхакова были редкие четки… — начала Александра, но Николай Сергеевич прервал ее резким возгласом:

— Со сверчками? Турецкие четки?

— Да! Вы знаете о них?

— Конечно. Гвоздь коллекции. Ольга Игоревна мне показывала… Из-за них ее отца и убили когда-то. Значит, они пропали?

— Пока приходится думать, что да. С аукциона вернулась пустая коробка. Вот я и еду разбираться… Все указывает на одного человека, он физически мог их взять, да и интерес у него был. Но… Я этого человека давно знаю, понимаете? И я не верю, что он украл, вот так нагло, цинично. Такие люди не воруют. С ворами мне приходилось иметь дело, и не раз. К сожалению.

— Понимаю… — медленно проговорил полковник. — Значит, нужно разбираться. Ольга Игоревна в полицию будет заявлять?

— Кажется, она не торопится. А у меня нет таких полномочий. Я просила ее связаться со Штроммом, посоветоваться…

— Опять он! — в сердцах бросил Николай Сергеевич.

— Конечно, лучше бы обойтись без полиции и шума не поднимать, — продолжала Александра, — но без этого страховая компания не будет платить компенсацию. Я надеюсь, что мы как-то договоримся с аукционным домом. Надежда слабая… В любом случае это большой скандал. А если четки не найдут и ничего за них не заплатят, еще и огромная потеря.

— Огромная потеря — это то, что молодая красивая женщина сидит одна взаперти и боится выйти из дома вечером, — проговорил полковник словно про себя. — Вот это потеря, а не какие-то кусочки пластика, прости, Господи.

Машина летела по полупустому шоссе, обгоняя редкие фуры. Александра машинально отмечала взглядом указатели. Они приближались к Москве. Время близилось к полудню. Художница достала телефон и тут же бросила его обратно в сумку. Игорь не написал ей, не делал попыток позвонить, а она очень ждала известий от него. «Правление аукционного дома уже, конечно, все знает, и там тоже молчат… Я должна сделать первый шаг… Сама. На Ольгу надежды нет, Штромм пропал». Она вновь, как наяву, увидела усмешку Полтавского, скрытую в зарослях черной бороды, понимающий взгляд Елизаветы Бойко. Ее передернуло.

— Ольга мечтала все распродать, рассчитаться с долгами и уехать куда-нибудь подальше, — произнесла художница, нарушая установившееся тяжелое молчание. — Видите, чем это закончилось.

Полковник протянул руку, покрутил колесико на панели магнитолы, прибавляя громкость. Чуть слышный прежде женский голос, низкий и шероховатый, потек в салон машины.

— Дженис Джоплин, — полковник обращался, казалось, к зеркалу заднего вида. — Так и сказала, что хочет уехать подальше?

— Да.

— Ну, что же… Правильно. И я ей это говорил. Только я предлагал уехать вместе.

Александра быстро взглянула на него и поймала ответный испытующий взгляд.

— Скажете, я для нее слишком стар? — равнодушным тоном осведомился полковник.

— А я вообще ничего не говорю, — заметила Александра.

— Может, и стар, — Николай Сергеевич поджал губы. — Но в любом случае предложение я ей сделал честь по чести, и ничего оскорбительного в этом нет. Была бы за мной как за каменной стеной. А она так разобиделась, что с тех пор даже не здоровается. Два года уже не разговаривает. Это ее Штромм настроил.

— Думаете, она ему сказала?

— Конечно. Она все ему говорит, а он ей внушает, что она должна думать. Поэтому у нее своей жизни нет. И не будет!

Последние слова полковник произнес с нажимом, словно мстя за старую обиду. Александра промолчала. Она смотрела вперед, туда, где над близкой уже Москвой громоздились в жарком лазурном мареве кучевые облака. Рыхлые, испещренные тенями зефирные громады не двигались, медленно разбухая в полном безветрии. День наступил по-настоящему летний, жаркий. Солнце светило прямо в лицо Александре, и она прикрыла глаза. Мир окрасился в горячий пурпур. Усталость, нервное напряжение, которых не могли изгладить несколько часов утреннего сна, снова одолевали ее. Она почти задремала, мысленно благодаря полковника за то, что он больше не обращался к ней с разговорами, когда в сумке зазвонил телефон. Встрепенувшись, художница взглянула на экран. Вызов шел от Елизаветы Бойко. «Ровно полдень, — отметила Александра. — Она торопится!» Положив телефон обратно в сумку, художница предоставила ему звонить до тех пор, пока вызов не прекратился.