Клер - [14]

* * *

Я сейчас совсем не тот, каким был до двадцати пяти лет; канули в Лету все мысли, страдания, чувства, порожденные одиночеством, которые казались мне такими значительными. Прежний юноша исчез бесследно, однако без него я не был бы тем, кем я стал.

Сегодня я с большим трудом, да и то лишь отрывочно, могу восстановить в памяти мою молодость в Париже. Я различаю фрагментарные картинки, но сам я в них отсутствую. Перед глазами встают то преподаватели, то улица, то весенний день на Монмартре. Я отчетливо вижу нашу квартиру в Париже, куда родители переехали, чтобы дать мне образование. У моего отца была слабость: он любил доставлять удовольствие. Он во всем исходил из того, что желание ближнего должно быть немедленно удовлетворено. Но даже и принимая во внимание его доброту, я не понимаю, как мог он оставить свои дела в Шаранте в таком плачевном состоянии и под предлогом моего учения преспокойненько обосноваться в Париже, как если бы сколотил огромное состояние. В Шаранте он считался владельцем виноградников, на самом же деле был писателем, никогда ничего не опубликовавшим.

После его смерти мать обнаружила, что мы бедны. Дабы сохранить квартиру, она стала пускать жильцов. Я перевидал у нас в доме пансионерок всех национальностей. Но из того периода я помню только мать, неизменно сохранявшую благородство манер и ослепительную элегантность. По ее наружности никак нельзя было заподозрить, что она испытывает материальные затруднения. Достаток или бедность заложены в нас от рождения, а всякое жизненное обстоятельство преломляется через личность.

Мне кажется, я забыл свою молодость, но как знать, что хранится в тайниках памяти. Пойди я сейчас гулять в окрестностях Эколь Милитер, под все тем же безбрежным мерцающим небом, ощущения былого волнами накатили бы на меня. Предметы впитывают наши воспоминания, а потом вдруг разом возвращают их нам. Только не следует домогаться этого слишком часто. И потому, отправляясь к Фернану, проживающему там поблизости, я всегда обхожу знакомые места стороной.

С Фернаном я знаком с юности. Тогда я его презирал. Он был решительно не умен. С годами он не стал умнее, но теперь встречи с ним радуют меня. Я не считаю его своим другом и ничего от него не жду, но и разочаровать он меня не может. Ничем не знаменательные, но задушевные разговоры в конце концов порождают привязанность.

Я захожу к Фернану два раза в неделю. Обычно меня принимает Адель. С ее проницательностью она, безусловно, понимает, что муж-тиран, кичащийся перед ней властью и силой, загубил свою карьеру по слабости характера. Она как будто не замечает его недостатков, не видит, как меняется он дома, как мстит близким за свою слабость. Женщина может любить и уважать мужчину без всяких оснований. Нет, видимо, основания есть, просто нам они недоступны. В сущности, мне неизвестно, любит ли Адель Фернана. А ведь я знаю ее очень хорошо.

Адель больна и вот уже пятнадцать лет не выходит из дома. В голове не укладывается, каким образом женщина, которую жизнь обделила всем, может улыбаться, а между тем я не видел улыбки прекраснее, чем у нее.

Поездка в Шаранту нарушила заведенные обычаи, и я целый месяц не появлялся у Фернана. Я позвонил в дверь и, узнав, что он вышел, спросил Адель.

Заметив меня, она вскрикнула от радости и приподнялась в шезлонге; ей приятно было видеть посланца внешнего мира, хотя обходительность требовала от нее немалых усилий. Лицо ее сияло радушием и нисколько не напоминало озабоченные физиономии самодовольных людей. Она тотчас заговорила со мной о матери: у Адель иное понятие о жизни и смерти, чем у нас.

— Фернан ушел к вам. Передать письмо из Англии.

— Письмо из Англии? Для меня?

— Да.

— Ничего не понимаю.

— Человек, писавший вам, не знает вашего адреса.

— Но знает адрес Фернана? Кто же это может быть?

— Фернан полагает, что письмо от Лорны Хэй. За эти двадцать лет она раза два писала ему. А сегодня написала вам. Вы, разумеется, ее знаете, она была на пансионе у вашей матери. Фернан-то хорошо ее помнит. Они в ту пору были друзьями… Вы тоже были в числе ее друзей… Забыли?

— Лорна Хэй?.. Она прожила у матери несколько месяцев… Приехала не то из Фрибурга, не то из Польши… Шведка по национальности… Нет… Мать была шведкой, а отец англичанином… Я по меньшей мере лет двадцать пять ничего о ней не слыхал… Стало быть, она в Англии… Фернан, надеюсь, не станет меня дожидаться?

— Не думаю. Он должен еще зайти к моему доктору.

Вернувшись домой я застал во дворе привратника с письмом, которое передал ему Фернан. Оно содержало всего несколько строк: «Do you remember the English girl…»[1] Лорна Хэй извещала меня, что едет в Париж и хотела бы увидеться со мной, если я во Франции.

Разумеется, я помнил Лорну. Мы были очень близки в течение трех месяцев, и мать встревожилась не без оснований. Лучше всего мне запомнились прощальные слова Лорны: «Ничего не жалейте!» Ее нельзя было назвать красавицей, и все же она была очаровательна. Она походила на маленькую северную принцессу. Почему-то я называл ее Брунгильдой.

IV

Когда Адель спросила меня, помню ли я Лорну, я ответил: «Да». На самом деле, пока она не спросила, я никогда Лорну не вспоминал. Чуть позже я заметил, что вопрос задел меня за живое. Я полагал, что юноша, каким я был в двадцать лет, мне совершенно чужд, что я полностью истребил его в себе вместе со всеми его переживаниями, а тут вдруг обнаруживаю неизменным чувство, которое он испытывал. Забвение пощадило эту струнку моего ребяческого сердца и его первый трепет. Но девушка, всколыхнувшая его, потонула во мгле. От нее сохранился лишь отсвет, принявший форму сильного и живучего ощущения. Лица ее я представить себе не могу.