Классическая поэзия Индии, Китая, Кореи, Вьетнама, Японии - [38]

лишенный блага, превратится в прах.

* * *

Из тучи любви надо мною

пролился поток дождевой,—

Душа, как цветок, распустилась,

и тело оделось листвой.

* * *

Лишь стволы, одетые листвой,

понимают вкус воды живой,

Но воскликнет дерево сухое:

«Шум дождя? Да что это такое?»

* * *

Я сжечь хочу себя, чтоб к небесам святым

мой дым поднялся над полями,

Чтоб Рама с высоты заметил этот дым,

и пролил дождь, и залил пламя.

* * *

Я, разыскивая Раму, потерял себя отныне:

Каплю, что попала в море, разве отыщу в пучине?

* * *

Ты один, Ты один у того,

у кого — никого, никого,

Но всего, но всего господин,

у кого — Ты один, Ты один.

* * *

Ничем я не владею[392]: все, что есть,

Твоим, а не моим должны мы счесть,

Так разве мне дарить Тебе дано

то, что Твоим является давно?

* * *

Как сын любимый за родным отцом,

душа стремится за своим творцом.

Но, сунув сыну сласти зла, обмана,

отец от сына спрятался нежданно.

Увидел сын, что нет к отцу путей,

пока рука полна таких сластей,—

И выбросил, отверг их, как заразу,

и своего отца нашел он сразу.

* * *

Кабир поселился в том чудном краю,[393]

куда не пробраться вовек муравью,

Куда не проникнут ни ветер, ни время,

где места не сыщет горчичное семя.

* * *

В лесу, куда не залетит и птица,[394]

куда вступить и грозный тигр боится,

Куда закрыт и дню и ночи вход,—

в невидимом лесу Кабир живет.

* * *

Когда Кабир «скончался»[395], кто заметил,

что больше нет среди живых живого?

Лишь Рама ласково Кабира встретил,

как своего теленочка — корова.

* * *

Я другом стал тому, кто всех мудрей,

но мудрость чья непостижима.

Его душа и воздуха быстрей,

и тоньше влаги, легче дыма.

* * *

Тяжелым Раму назову — солгу,

затем, что Раму взвесить не могу,

И легким Раму я не назову:

ведь я его не видел наяву.

Увидел бы, как рассказал бы вам?

Сказал бы, кто поверил бы словам?

Пусть будет он таким, каков он есть,

о нем ни повесть не нужна, ни весть.

* * *

Посмотри, как буря знанья повалила все заборы!

Рухнуло корысти зданье, — двери, стены и подпоры,

Рухнули столбы сомнений; рядом — себялюбья балка,

черепки дурных стремлений, скудоумия черпалка.

Дождь, сопутствующий буре, оросил сердца живые,—

солнце истины сегодня мы увидели впервые!

* * *

Господь одел господ в шелка, одел в дерюгу нищих слуг,

Одним — кокосовый орех, другим он дал горчайший лук.

Зачем ты хочешь пить и есть, о неразумная душа?

Ты делай благо, — только так жить можно в мире, не греша.

Разнообразные тела из глины вылепил гончар,

Украсил жемчугом одних, другим болезни дал он в дар.

Скупого он обогатил. «Мое, мое!» — кричит скупец,

Ударит смерть его, тогда рассудок обретет глупец.

Тот стал счастливым, кто постиг, что счастье — в правде и любви,

Он душу телу не отдаст, его ты мудрым назови.

«Послушайте! — сказал Кабир, — обман и зло — «мое», «мое»,

На вас лохмотья лжи и зла, но время разорвет тряпье,

И душу вырвет из тряпья, и унесет в урочный час,

И мы увидим в первый раз души сверкающий алмаз».

* * *

Моя душа так тяжело больна,[396]

Мои глаза давно не знают сна.

Где милый мой? Я жду его призыва,

В отцовском доме стало мне тоскливо…

Вот предо мной распахнут небосвод,

В запретный храм теперь свободен вход,

У входа я любимого встречаю,

Ему и плоть, и душу я вручаю.

* * *

Не спи, подруга, — дорого заплатишь!

День вспыхнул. Неужель его утратишь?

Проснувшимся — алмазы без числа…

Все потеряла ты, пока спала!

Твой друг умен, ты ложа с ним не делишь,

Ему постель ты, глупая, не стелишь.

Так друга не узнаешь никогда.

Опомнись, дурочка, ты молода!

Проснись, проснись и убедись воочью:

Любимый твой проснулся, видно, ночью,

Свою постель покинул на заре,

И пусто в доме, пусто на дворе…

Сказал Кабир: «Лишь тот от сна воспрянет,

Кого оружье слова в сердце ранит».

* * *

Беспечальна страна моя, в эту страну

Я зову и царя, и раба, и факира.

Приходите, селитесь все те, кто устал,

Чья душа переполнена горечью мира.

Не найдете здесь тверди небес и земли,

Ни луны и ни звезд, ни дыханья эфира,

Только веры извечные звезды горят,—

Так отправимся к ним по дороге Кабира!

Сурда́с [397]

Перевод В. Микушевича

^<1> Кланяюсь я Всеблагому!

Ты зренье даруешь слепому, проворство даруешь хромому,

Глухому даруешь ты слух, говорить позволяешь немому,

И в дальней дороге даруешь ты зонтик[398] скитальцу любому.

Сурдас говорит: «Я у ног твоих. Кланяюсь я Пресвятому».

^<2> Кришне поверив, не верь остальному!

Сменяется радость печалью, и нет исцеленья больному.

И плодоносящее дерево обречено бурелому.

Озёра засыплет песок вопреки полноводью былому;

Растает луна в небесах, уступившая мраку ночному.

Сурдас говорит: «Этой ложной вселенной нельзя по-иному».

^<3> Поверь мне, любимый:

Чужими людьми населен этот мир, вожделеньем томимый.

Счастливый счастливых влечет, процветает судьбою хранимый;

Несчастного все покидают; он бедствует, горем гонимый,

Жена, как душа, но, покойник, внушаешь ты страх нестерпимый.

 «Нечистый», — кричит она в ужасе, глядя на труп недвижимый.

И ты возлюбил этот мир обольстительно-невыносимый.

И вспомнил ты Бога, но поздно, Сурдас, по заслугам казнимый.

^<4> Спаси меня, Господи Боже!

Я в море мирском утопаю, не надо судить меня строже!

Обманчивы воды-виденья, заманчивы волны-стремленья;

Влекут в запредельную бездну чудовищные вожделенья.