Классическая поэзия Индии, Китая, Кореи, Вьетнама, Японии - [36]

Любовь совершается. Бог победил богомольцев.[376]

^<14> На свет не родись — будешь плакать, страдать и стыдиться,

А если родишься, не нужно девицей родиться.

Родишься девицей — рождайся девицей холодной.

Рождаешься страстной — тогда не зовись благородной!

И ночью и днем заклинаю всесильного бога:

Не дрогнуть бы только мне, жить бы мне чисто и строго.

Мне надобен муж, наделенный дарами благими.

При этом пускай не прельщается муж мой другими!

А если прельстится, пускай не гнушается мною.

Гораздо разумней своей украшаться женою.

Поэт говорит: «В этом двойственном мире, как в море,[377]

Кто с жизнью расстаться готов, тот спасается вскоре».

^<15> Я глаза подвела благолепия ради.

Не скрывают морщин моих жидкие пряди.

Разукрасить пытаюсь цветами седины,

Но при этом как будто виднее морщины.

Разве так уж давно я была молодая?

Я смотрю на себя, молчаливо страдая.

Как мешок продырявленный, дряблая кожа.

Где моя красота? На кого я похожа?

Бестелесный не брезгует стынущей кровью.

Я на старости лет одержима любовью.

^<16> Обогатил я наследников

грешным своим достояньем.

Сам никому я не надобен,

смерть мне грозит воздаяньем.

Кришна, спаси! Пособи мне стопами-челнами!

В море греховном затерян я,[378]

злобными пойман волнами.

Сроду тебе я не кланялся,

жил я любовью лукавой;

Амритой чистою брезговал,

сгублен богатством-отравой.

Слушай поэта внимательно:

«Это пустые потуги!

Не нанимаются вечером

к новым хозяевам слуги».[379]

^<17> Новое в новом Вриндаване:

даже цветы-новоселы.

Новые ветры весенние,

вновь опьяненные пчелы.

Новому юноше — мир обновленный.

В роще, как пьяный, над Ямуной

снова блуждает влюбленный.

Новой листвой опьяненные,

новые, новые птицы;

В новом своем упоении

новые в рощах юницы.

С новым царевичем новые

сверстники сонмом беспечным.

Снова поэт опьяняется

праздником новым и вечным.

Чондида́ш [380]

Перевод Н. Горской

Радха[381] — сводне Бора́и

^<1> Кто на свирели играет у Джамны[382], Бораи?

Кто там в заречных лугах на свирели играет?

Руки дрожат, растревожено сердце свирелью,

видишь, очаг задымил и лепешки сгорели.

Кто он, Бораи, играющий там в отдаленье?

Я б, как рабыня, упала пред ним на колени!

Кто он, Бораи, наполнивший душу отрадой?

Хочет меня наказать или жаждет награды?

Сладко рыдаю и слез моих не утираю,

жизнь я теряю от звуков свирели, Бораи!

Сердце терзая своей сладкозвучною трелью,

это сын Нанды[383] играет вдали на свирели.

Птицей к нему не могу полететь легкокрылой.

Если б земля, разверзаясь, несчастную скрыла!

В чаще огонь запылает — он виден, Бораи!

Углем в гончарной печи — я незримо сгораю.

Кришна прекрасный виновник такого горенья…

…Это пред Башоли[384] спел Чондидаш со смиреньем…

* * *

^<2> Сердце, любовью больное!

Радхе-печальнице, Радхе-молчальнице

чуждо теперь все земное.

Взглядом пылающим и немигающим

смотрит на облако ныне.[385]

Жжет себя голодом, охряным золотом

плечи одев, как йогиня.

Лилии вынула, косы раскинула,

черные волосы гладя.

Вскинется — с трепетом, с ласковым лепетом

в небо высокое глядя.

Нежную, томную шеями темными

пара павлинов пленяет…

 «Смуглого встретила — сердцем приветила!» —

вам Чондидаш объясняет.

Сводня — Радхе о страданиях Кришны

^<3> Выслушай, Радха, старухино слово!

С вестью печальной явилась я снова.

Мука его на глазах возрастает,

что я ни делала, — тает и тает.

Скинул одежды, кудрей не расчешет,

плоть ни едой, ни водой не потешит.

Был золотистый, а ныне — как сажа,

имя твое повторяет он в раже.

Смотрит в пространство, речам не внимая,

как деревянная кукла немая.

Жив ли, недвижный, подобный утесу?..

Хлопка комок поднесла к его носу —

дышит, но жизни почти не осталось.

Ты поспеши, коли есть в тебе жалость!

 «Травами лечат больных лихорадкой,—

молвит поэт, — он излечится Радхой!»

Радха — Кришне

^<4> Внемли ты просьбе великой!

В смертном забвении, в каждом рождении

будь мне отныне владыкой.

Плоти стремлением, духа велением

стала рабой твоей верной.

Этим все сказано — я с тобой связана

узами страсти безмерной.

Близко ль, далёко ли — в мире иль в Го́куле[386] —

разве найду я другого?

Слышу ответное слово приветное

лишь от тебя, дорогого!

Думано, меряно, — сердцем проверено,—

ныне владею я кладом.

Место отрадное, место прохладное[387]

найдено с ласковым рядом.

Слабую, льнущую, милости ждущую

не отвергай, тороватый!

Думано, меряно: сердце потеряно,

сердце возлюбленным взято.

Если мгновение я в отдалении,

тело душа оставляет!..

 «В сердце расколотом станет он золотом!» —

с чувством поэт добавляет.

Радха — подруге

^<5> Слушай внимательно, слушай, подруга:

страсть тяжелее любого недуга.

Пламенем стала любовь, а не светом —

сколько я выдержу в пламени этом?

Как головня, от огня я чернею.

Злая любовь, что поделать мне с нею?

Льется из глаз моих горькая влага.

Кто говорит, что любовь — это благо?!

Боль причинив мне и сделав несчастной,

словно Творец, она стала всевластной.

Молвлю я: «Этим Творцом всемогущим

ты осчастливлена будешь в грядущем».

^<6> Страсти проклятие, смерти объятие [388]—

пламенем жгут нас горячим.

Оба понятия — словно заклятие,

смех заменившее плачем.

Боль — словно петля тугая.

Птицею взвиться бы, вдаль устремиться бы,

прочь от любви убегая!

Милым полюблена и приголублена,

в пламя я брошена ныне —

сердце погублено, тело обуглено,