Классическая поэзия Индии, Китая, Кореи, Вьетнама, Японии - [28]

Распелись птицы в ближнем перелеске.

В пруду раскрыли лотосы глаза.

И вдруг, как будто грянула гроза,

Забили барабаны, возвещая

О том, что утро ниспровергло ночь.

Остаткам темноты уже невмочь

Сражаться со сверкающим оружьем.

В становье, расположенном окружьем,—

Негромкий шум, предвестник пробужденья.

Проснись и ты, о царь, в своем шатре,

И повели на утренней заре

Подать нам рис, и острую подливку,

И пальмового сока — на запивку —

В кувшинах драгоценных. Подари

Нам одеянье, все в узорах дивных,

Наряднее змеиной чешуи.

Утишь своею щедростью мои

Страданья, что лучей полдневных жгучей.

Будь милостив, о властелин могучий

Державы, где шести своим занятьям

Спокойно предаются анданары,[297]

Свое чело цветами увенчав.

О Валаван! Наш покровитель славный!

С тобой любая тягость нипочем.

Скажи — мы океан пересечем.

Взойдет на юге солнце? Ну и что ж?

Ты нас от верной гибели спасешь.

Порукой в том — бестрепетность твоя

И смертоносность твоего копья!

Из антологии «Калитохей» [298]

Перунгадунго

Прислужница госпожи — господину

Ты в дальний поход снаряжаешься, о господин?

Какая-то, видно, в душе у тебя червоточина.

В пустыню твой путь, где, виденьем воды обмороченный,

Я слышала, слон потерялся уже не один.

Весь в мысли свои погруженный, рукою могучею

Ты лук напрягаешь — и звонко поет тетива.

С лицом опечаленным, словно подернутым тучею,

Следит за тобой госпожа — ни жива, ни мертва.

Примерив свои рукавицы и наручи прочные,

Подушечкой пальца ты пробуешь стрел острия.

Глаза у подруги твоей — как две чаши цветочные,

Вечерней росою наполненные по края.

В мечтах о добыче все радостней и дерзновеннее,

От ржавчины ты отчищаешь метательный круг.

Но, как лепестки, — лишь пахнет холодов дуновение,—

Браслеты спадают, смотри, у жены твоей вдруг.[299]

Скажи,

Зачем ты ее оставляешь? Тревогой волнуема,

То плачет она, то безмолвствует, горе тая.

В разлуке с тобою погибнет она неминуемо.

Тогда воскресит ли ее вся добыча твоя?

Прислужница госпожи — господину

Сущее пекло — пустыня. Деревья там редки.

Скупы на тень, как сквалыги на траты, их ветки.

Никнут они, увядают, как молодость нищих:

Тленье и гниль поселяются в их корневищах,—

И погибают — безвинные люди на плахе.

Стонет страна в безграничном отчаянье, страхе,

Если бесчинствует царь, покрывая позором

Царское имя свое, — и нет меры поборам

Алчных советников. Всюду — одно запустенье.

Не такова ли пустыня, лишенная тени?

Путь твой — туда. Но об этом решенье суровом

Ты, господин, не обмолвился дома ни словом.

Знай госпожа — и, подобно горюющим вдовам,

Плакать ей долгие ночи на ложе пуховом.

Знай госпожа — и во тьме беспросветной, кромешной,

Бедной вздыхать, предаваясь тоске безутешной.

Чуть отодвинешься ты — утешать безуспешно!

Как оправдаешься ты перед нею, безгрешной?

Знай госпожа — и конец красоте и здоровью;

Горькое горе приникнет к ее изголовью.

Сердце ее, господин, обливается кровью,

Если твой взгляд — хоть на миг — не пылает любовью.

Госпожа — прислужнице

Супруг мой любимый — добра неустанный ревнитель.

Отказа ни в чем у него не встречает проситель.

Враги же трепещут: он их беспощадный губитель.

В поход за добычей отправился мой повелитель.

Свой взор на прощанье моей красотою насытил —

И молвил: «В пустыне — песок горячее огня.

Наступишь босой — и ожог, распухает ступня.

Там, близ водопоя, весь день суетня, толкотня,

И слон пропускает подругу, ей сердцем родня».

Потом он примолвил: «Там солнце палит — не скупится.

Ни облака там, над песчаной страной, не клубится.

И голубь, прохладу даруя своей голубице,

Бьет крыльями, — сладостно ей хоть чуть-чуть позабыться!»

И так он домолвил: «В горах, что высокой грядой

Вдаль тянутся, сохнет и гибнет бамбук золотой.

И тенью своей укрывает олень молодой

Красавицу-лань, беззащитную перед бедой».

Я знаю:

Твой верный супруг — в нем любви не ослабнет горенье —

К тебе возвратится — и скоро. Умерь нетерпенье!

Чу! Ящерка мне выражает свое одобренье,[300]

И веко дрожит, предвещая его возвращенье.

Капилар

Прислужница — госпоже

О лотосоглазая! Выслушай тайну девичью:

Какой-то воитель за мной, как охотник за дичью,

Все ходит и ходит. Оглянешься — здесь неразлучник.

Цветами украшенный, как он пригож, этот лучник!

Недуга любви на лице у него отпечатки.

Ни слова не скажет. Как будто играет он в прятки.

Сочувствием полная к горю его, я бессонно

Томилась, крушилась. Молчал незнакомец влюбленный.

Молчала и я — заговаривать первой негоже.

Лишь думала: «Как исстрадался несчастный, о боже!»

Тебе лишь одной я откроюсь: красивый обличьем,

Понудил меня он пойти вперекор всем приличьям.

Близ поля, что мы охраняем от шумной оравы

Прожор-попугаев, ты знаешь, для нашей забавы

Качели повешены, — там я качалась легонько.

Смотрю: припожаловал. Смирный — смирнее теленка.

«Айя![301] Раскачайте!» — его попросила несмело.

Качнул он — да так, что я чуть не до неба взлетела.

Я сделала вид, что рука соскользнула с веревки

И словно я падаю. Он же, проворный и ловкий,

Меня подхватил. Я в объятьях его оказалась.

Я не вырывалась, а если бы и попыталась,

Взмолился бы он: «Ах, останься со мной хоть с минутку!»

Отказ бы мой, верно, его огорчил не на шутку.

Налландуванар

Госпожа — прислужнице

Лучистое солнце вечерней порою