Китовый ус - [44]

— А откуда о дочери знаешь? — спросила она.

— Да с одним земляком с твоим встретился, он и рассказал. Назвала ее как?

— Людмилой.

— Хорошо назвала. Обо мне она расспрашивала, что ты ей говорила?

— Ну, а как ты думаешь, ребенок не интересуется, кто его отец? Рассказывала, — сказала тетя Мотя протяжно.

— Она как… Ну да ладно. Покажешь ее или нет? — повторил вопрос Костя.

— Покажу, должна после школы зайти ко мне.

— В каком она классе?

— В восьмом.

— А учится как? — спросил Костя, отхлебнув полрюмки коньяку.

— Ничего. Ты что-то стал мало пить? — спросила Мотя, потому что почувствовала свой черед задавать вопросы.

— Язва, Мотенька, проклятая замучила. Приходится воздерживаться.

— Почему же раньше не объявился?

— Видишь ли, милая, не сложилось. Дали мне тогда пять лет, отсидел я с зачетами три, вышел немного при деньгах, хватило только отдать долг тете Уте. А она через три месяца возьми и умри. Везуха! Как в мультфильме каком — шырь-пырь, кому-то смешно, а мне тошно. Вспомнила она тебя в последнею нашу встречу, говорила мне: «Возьми свои деньги и поезжай к Моте, обрадуется. Мне все равно скоро умирать, зачем они мне?» Но я же гордый, не могу, отвечаю ей, чувствовать себя должником. Люблю возвращать долги. «Ну и дурак», — сказала она и была права. Ох, как ее хоронили, — покачал, причмокивая, головой Костя. — Сотни моряков шли за гробом, а когда опустили в землю, не сговариваясь, суда в гавани простились с нею гудками. Надрался я в тот день, сел в такси и поехал к одному из тех акробатов, сделал его инвалидом. Если возвращать долги, так возвращать. К тебе ведь нельзя мне было ехать — без денег, без профессии, как пес, с поджатым хвостом? Нет уж, увольте.

— Ну и дурак, тогда бы, может, было бы все по-другому. Ох, какой же ты дурак, — сказала тетя Мотя.

— А сейчас? — напрямик спросил Костя, и тетя Мотя увидела, как у него под кожей на скулах заходили желваки.

— Сейчас не надо, Костя. Перегорело все, зачем. Разбитое как ни склеивай, а трещина останется.

— Да, ты права, — медленно произнес Костя. — Да-а-а. Ради интереса расскажу дальше. Отделывая того субчика, я не рассчитал кой-чего и заработал десятку. Вот и разбогател. Ты, кстати, деньги получила?

— Как же, спасибо. Можешь забрать обратно. Мне твоих денег не надо, может, опять ты кому должен.

— Не дури хоть ты. Будет дочь выходить замуж — гарнитур мебельный ей купишь или внесешь деньги на кооператив. У меня еще есть деньги. Вот возьми, — сказал Костя, подавая ей зеленые бумажки. — Это аккредитивы на предъявителя.

— Не возьму я их, не нужны они мне! — повысила голос тетя Мотя.

— Нет, возьмешь, — сказал страшным голосом Костя. — Я прибью тебя тут, если ты не возьмешь их. Ты же знаешь, мне все равно теперь…

Тетя Мотя, перепугавшись насмерть, — а что ему, ему ничего не стоит прибить человека, вон какой свирепый и страшный, — взяла дрожащей и непослушной рукой бумажки со стола и, словно бомбу, сунула осторожно в карман передника.

— Матери бы их лучше отдал, — с опозданием нашлась тетя Мотя.

— Нет у меня никого, — ответил Костя и на этот раз хлобыстнул целый фужер, а потом сидел молча, нахохлившись, как сыч.

Так они и сидели напротив друг друга, онемевшая, парализованная страхом тетя Мотя и рецидивист Костя, передумывавший заново свою жизнь и не находящий в ней какого-то большого смысла, какой-нибудь нужной и полезной цели. Он надеялся на какое-то добро, на какое-то теплое движение ее души, которое бы ему вернуло веру в людей, сделало бы его человеком. Он понимал, что несколько минут назад, как бы ни был извилист у него путь, все-таки поднимался вверх, ногтями цеплялся за острые камни, а полз, и когда достиг этой точки, то она оказалась вершиной его жизни, и если это так, а это именно было так, то впереди бездна, пропасть, в которой он по всем законам притяжения должен побывать. Нет, у него не кружилась голова от высоты, его вершина на поверку оказалась тоже ямой. Мысль его работала четко, он даже чувствовал, как она стучится наружу, как стремится воплотиться в материальную форму, и он знал теперь окончательно, как ему дальше жить.

В это время кто-то застучал и задергал нетерпеливо входную дверь. Костя полуобернулся, увидел беззаботное девичье лицо, в котором угадывалась молодая Мотя и были, несомненно, какие-то и его черты. Мать пошла ей открывать, Костя встал, обрадовался и заулыбался, не зная, что он улыбается, а только чувствуя, как вдруг с появлением этой девочки, его дочери, стала расти вершина его жизни, закрывая собой бездну, только что открывшуюся перед ним во всей своей страшной и неумолимой пустоте.

Люда впорхнула в чайную, в своей школьной форме похожа она была на мотылька, и Костя удивился, какая у него уже взрослая и красивая дочь. Если бы он знал, мелькнуло у него в голове, что у него такая дочь, никогда бы не поехал к Витьке-акробату, никогда бы не отказался от великодушного предложения тети Ути, и все бы у него действительно сложилось по-другому.

— Девочка, а ты знаешь, кто я? — спросил он с сияющим от счастья лицом, но слово «девочка» он произнес так неумело и грубо, словно обращался к уличной шлюхе.