Китовый ус - [32]

В Изюме несколько базаров — в городе, на Песках и, конечно, возле железнодорожного вокзала, или, как говорят здесь, на вокзале, на станции или на Гнидовке. Средний изюмский базар, чтобы не сильно преувеличивать, поменьше Сорочинской ярмарки, но куда больше Центрального рынка в Москве. Средним базаром можно считать городской, а гнидовский базар со столичным рынком и сравнивать даже неловко — не может тот рынок считаться базаром по многим причинам, разве что можно назвать его подторжей к гнидовскому, да и то с натяжкой. К тому же рынок не имеет в жизни москвичей такой уж большой вес, а для изюмчан базар — это все, даже больше чем все.

Если нетрудно, представьте круглую площадь, размером немного поменьше Большой спортивной арены в Лужниках, где шумит и бурлит это торжище. За километр, перебивая запах мазута и горячего металла на железной дороге, пахнет от гнидовского базара клубникой или вишней, смородиной или абрикосами, сливами или яблоками, — пахнет в зависимости от сезона. С трех часов утра ревут мотоциклы и мопеды, идут, текут ручейками и широкими потоками со всех сторон к нему люди, тянутся вереницей машины — откуда они только не едут: из Донецка и Харькова, Горловки и Константиновки, Славянска и Краматорска. Везут промышленный товар, занимают места на низу базарной площади. Брезент на землю, вокруг него забиваются в песчаную землю колья, привязываются веревки — и получаются своеобразные торговые ринги. Начинается торг — одеждой и обувью, галантереей и бакалеей, селедкой и консервами, колбасой, хозяйственными и скобяными товарами…

Было время, когда на гнидовском базаре можно было купить буквально все: от воза сена и коровы до канарейки, от свежей рыбы до трофейного мотоцикла BMW или союзнического производства «Харлея», от велосипеда, зеркала, игрушки до кротких лебедей, писанных ярчайшими красками на оборотной стороне обоев. Здесь можно было купить все, что может прийти в голову при самой необузданной фантазии, кроме, конечно, паровоза, подводной лодки, самолета, острова в Тихом океане или чего-либо в этом роде. Здесь ручные галки и морские свинки вытаскивали из ящика билетики, в которых было написано, что ждет впереди недавнего владельца трешника, проворные и неотвязные цыганки, обвешанные грязными детьми, требовали позолотить ручку, и за один базарный день пропадало неизвестно куда, неизвестно сколько узелков с кровными.

Сейчас базар не тот. Ассортимент и экзотические нравы барахолки регулируются местными властями. Базар стал большей частью фруктовым, овощным, медовым, молочным, меньше — мясным, но если уж кому-нибудь очень захочется, то он может купить на нем по-прежнему все, вплоть до металлических крышек для консервирования. Стойко держится и широко распространенная мера — ведро, или цибарка. «Руб цибарка» — это в отношении вишен, абрикосов, яблок, слив и картошки бывает справедливо и ныне.

Изюмский базар — это не только купля-продажа, деньги — товар — деньги. Это еще и то место, где можно других увидеть и себя показать. И поэтому, отправляясь на базар, все одеваются в лучшие свои одежды, — это такое место, где тебя весь город и район видит.

Есть у базара и свои герои. К примеру, буфетчица тетя Мотя, необъятных размеров женщина, играющая такую выдающуюся роль в здешнем обществе, что заслуживает отдельного разговора; или Клавка-базарница — должностное лицо, проверяющее наличие квитанций, дающих право на место и торговлю; или групповой герой с Первомайской, герой под общей фамилией Баглаенко; или знаменитый Гриша — личность, которая ходит всегда в дареных фуражках различных родов войск и обладает, по мнению лучшей половины базарного общества, даром ясновидения. Говорят, Гриша родился в какой-то московской аристократической семье, в революцию немного тронулся, попал в Изюм и десятки лет наводил на слабонервных его жительниц ужас своим умением предсказывать всевозможные несчастья. Он шествовал между рядами неторопливо и сосредоточенно, и многие молодицы с замиранием сердца ожидали, что вот он сейчас подойдет и задаст ей роковой вопрос: «А почему вы, женщина, здесь? Вам надо идти домой. Идите сейчас же. Идите!»

Гриша в такие моменты сердито топал ногой, его небритое, в белесых пучках щетины лицо багровело от негодования. Бедная жертва, не помня себя, мчалась домой и, по убеждению многих, обязательно находила дома кого-то умершим, убитым, утонувшим или — дом сгоревшим. Гриша обладал такой силой предвидения, что за день до освобождения города от немцев пришел в Песчанскую церковь в красном галстуке…

Так вот, в одно прекрасное утро Гриша шел между молочными и фруктовыми рядами и, сильно расстроенный чем-то, сосредоточенно бормотал. На голове у него глубоко сидела армейская фуражка, из-под нее выглядывало щуплое личико, обрамленное бесцветной щетиной. Хотя стояла жара, на Грише было старое ратиновое пальто с поднятым воротником и толстым, свисающим хлястиком. Гриша был уже старый, ступал шажками, опирался на палку, которая дрожала в неверной его руке.

Люди расступались перед этой несуразной фигурой, молодицы, которые побаивались провидца, прятались за спиной более смелых или старались уйти от него подальше — вдруг он остановится, обратит на нее внимание, спросит или посоветует такое, от чего обомрешь вся…