Китовый ус - [132]

Он поднял с земли корзину и побрел к железной дороге. Если она по госпитальным документам, размышлял он, все равно что красный следопыт, разыскала место моего призыва, приехала сюда, то что же могло ее остановить, когда узнала, где я живу? Должно быть, она читала у Пантелея мои письма, прочла и то, в котором сообщал о своей женитьбе. Не зря, получается, Марта, эта страдалица, ревновала всю жизнь к ней…

Еще укор поселился в душе Егора Саввича — он-то мог, так сказать, в обратном порядке разыскать госпиталь и найти следы Ани. Мог если не найти, то хоть попытаться… Она ведь и после войны если уж не любовью, то памятью о ней сражалась за него, кто знает, наверное, и по сегодняшний день благословляет его на жизнь.

Не один год Егор Саввич ищет Аню. Давным-давно приготовлены у него слова на случай встречи, он сотни раз произносил их мысленно и сотни раз становился перед нею на колени и с величайшим благоговением целовал ей руки…

— Вы, конечно, опят с оленьими языками не едали, — скажет иногда Егор Саввич загадочную фразу какому-нибудь визитеру, начавшему разговор о деле с белых грибов в Снегирях, с моста через Истру возле деревни Жевнево, того самого Жевнево, которое указывается в пособиях для московских грибников. И добавит, немного помедлив, совсем раздумчиво: — И морошкой, значит, их не закусывали…

СКАЗКА О БЕРДЯНСКОМ БЫЧКЕ Вполне возможная быль

Азовский бычок-кругляк с латинской фамилией Neogobius melanostomus жил недалеко от берега между Белосарайской косой — узкой полоской суши, уходящей далеко в море, и человеческим городом Бердянском, от которого он и получил прозвище — бердянский. Ему выпала судьба быть особью мужского пола, и поэтому окраской он был черен, как вышедший из моды телефонный аппарат. Из-за этого приазовские мальчишки называли такого бычка кочегаром, принимая его не за мужчину, а за представителя какой-то особой бычковой породы.

У кругляка была уютная норка под известняковым камнем, в которой он спал, прятался от хищников и предавался размышлениям о жизни в часы досуга. Когда наступала пора обзаводиться потомством, он убирал ее от разного холостяцкого мусора и приглашал круглячку, серенькую, в общем-то конопатенькую от головы до хвоста рыбку, которая, немало привередничая, заплывала и выплывала из норы, делала кругляку всевозможные мелкие и досадные замечания — то заметит в углу пустую створку от моллюска, то комочек грязи найдет или окурок. Бычок, само собой разумеется, был некурящим, но как-то сорвал с крючка окурок и приволок домой, затолкал в расщелину в качестве украшения. Но бычихе не понравился запах — оно и понятно, она самка и в определенную пору ей многое бывает не по нраву.

В конце концов они уединялись в норке и вдали от рыбьей общественности справляли свадьбу. Круглячка оклеивала стенки норки икрой и уплывала восвояси, а он, никому не жалуясь и не требуя алиментов, оставался оберегать потомство. На камне росла азовская камка́ — трава, используемая людьми для набивки матрасов, кресел, диванов, стульев, и пока она росла, кругляк прятался в ней, готовый броситься на всякого, кто осмелится приблизиться к его дому. Здесь же, на траве, жили моллюски, и бычок, не упуская ни на миг из виду свою норку, подкреплялся, глотая их целиком, прямо в створках.

Недели через три-четыре из икры вылупливались крохотные, юркие личинки — сотни, тысячи личинок. Когда они уплывали из отцовского дома, то кругляку казалось, что из норки поднимается легкий, еле заметный дым.

Освободившись от родительских обязанностей, бердянский бычок выходил на охоту. Короткими бросками, присасываясь на несколько мгновений грудным плавником-присоской к камням, он черной молнией бросался на моллюсков, почти прозрачных креветок и вообще на все, что попадалось на пути и выглядело съедобным. Бычок был неутомимо трудолюбив, спешил, хватал все без разбору — родственников у него всегда были миллиарды, и никто из них, конечно, не хотел оставаться голодным.

Многочисленность бычкового племени для людей давным-давно стала привычной, это было явлением само собой разумеющимся, несомненным, обычным, чуть ли не вечным. Ученые люди в толстых книгах отводили бычку скромное место, похваливали за высокую голову и маленький рот, на самом же деле он был прожорой, а по поводу высокой головы — так он и сам, наш уже видавший виды, многоопытный бычок знал, что более глупой рыбы не сыскать не только в Азовском море, но и во всем Мировом океане.

Он был таким глупым, что и сам удивлялся этому. На досуге он не без гордости графоманил такими стишками: не называется ли он кругляком, потому как является круглым дураком? Стишки стишками, но ловили его не только сетями, неводами, на удочку и перемет, а вообще на что угодно — на тот же окурок, на яркий цветной лоскут, на кусок своего же брата бычка, а то и просто на самодур — на снасть с несколькими крючками безо всякой наживки. На голый крючок, на одну, так сказать, идею пищи. Мало того, проглотив один крючок, он хватал другой — ему, видите ли, мало одного, потому что совершенно не соображал, что делал…

В молодости наш бычок тоже отведал самодура. Крючок проткнул ему губу, и он трепыхался на нем, когда его вытащили на белый свет. К счастью, в то время он был крошечным, совсем никудышным, и рыбак, рассердясь, что тот занял на самодуре место, снял его с крючка и швырнул в воду.