Китайские мемуары. 1921—1927 - [90]

Наличие таких каменных указателей было единственным признаком того, что это не случайная тропинка, а «государственный путь».

Проходили через деревни. Тропинка расширялась в метровую по ширине дорогу, вымощенную камнем. По обеим сторонам дороги — глухие стены с навесами, под которыми едва заметны накрепко закрытые двери. Ни окон, ни света, ни звука, ни лая. Мертво, как на кладбище.

Так шли долго, пока наконец не прибыли в маленькую волостную деревню Дачао. Здесь стоял неописуемый шум. Число пришедших кули и солдат в несколько раз превышало население деревни, мест для ночевки не хватало.

Мы ночевали в храме предков. Он стоял у подошвы довольной высокой, покрытой лесом горы. Это было единственное кирпичное здание в деревне. В храме уже было полно народу. Передние два помещения были заложены вещами. Одна комната занята телохранителями министров. Остался алтарь и рядом с ним двухъярусная комната. Страшные, золоченые и запаутиненные боги сердито смотрели на нас, когда мы уселись под ними завтракать, обедать и ужинать — все сразу, ибо целый день ничего не ели, 'прошли же 40 ли (примерно 20 км).

Клонило ко сну. Мы разложили свои походные койки, легли и, только проснувшись рано утром, заметили, что наш храм не подметался, не очищался от пыли, паутины и плесени, наверное, со времени его основания. Ночевать в храме, затащить туда вещи — было бы богохульством в Европе. В Китае это не так, в Китае храмы прежде всего являлись приютом для странствующих, для приезжающих на деревенские ярмарки, происходящие обычно у храма.

Утром начались первые неприятности. Сбежали кули. Это было неопровержимым доказательством того, что в Шаогуане власти перестарались, набирая людей насильно, и, вероятно, сорвали кое-кого с постоянной работы. Согнанные силой люди воспользовались первой возможностью и ночью сбежали домой.

И так бывало каждое утро, после каждой ночевки. Взамен убегавших под конвоем приводились на каждой остановке новые партии кули, которые по примеру предыдущих убегали следующей же ночью. Немногим удалось добраться из Шаогуаня в Ханькоу с теми же кули.

Принудительный набор кули, то есть носильщиков багажа, мелких грузов и паланкинов, в которых восседали государственные чиновники, был обычным явлением на Востоке с древних времен. Натуральные налоги и государственная трудовая повинность, кото* рыми облагались все деревенские общины, лежали в основе того общественного строя на Востоке, о котором мы расскажем ниже. Повинности выполнялись в порядке государственного принуждения. Но в XX столетии капитализм уже настолько разложил основы восточного общества, что кули разбегались даже тогда, когда они нужны были непосредственно правительству.

Вскоре мы снова двинулись в путь. Дорога здесь была лучше, ширина ее местами позволяла идти вдвоем рядом. Местность была гористая, мы двигались между горами, кружили и, пройдя почти без остановок 60 ли, пришли к ночи в большую деревню, которая на местном наречии называлась Чжанкоу.

Мы остановились здесь в помещении военного склада. Это большое каменное здание, конечно без окон, оказалось чище и просторнее, чем храм предков. Власти приготовили к нашему приходу обильный ужин: кадки с рисом, китайскую лапшу, рубленную на мелкие куски курицу.

Мы уже освоились и свободно орудовали палочками, запихивая ими в рот отваренный рис. Повар сварил целый котел кофе, и мы черпали кружками согревающий напиток. Походный образ жизни, быт, простота нравов напоминали нам наш 1919 г Чувствовали мы себя в этой обстановке как рыба в воде, и порой казалось, что мы вовсе не в Китае. Министры же хандрили от этой «революции в быту».

Ночь прошла, и многокилометровый обоз тронулся. Закачались на мускулистых плечах зеленые паланкины, затрубили впереди солдатские горны, собрались у дверей жилищ с любопытством смотревшие на нас жители.

Опять горы и уступами расположенные рисовые поля. Рис был уже снят, и на гладких, сухих теперь полях правильными рядами торчали остриженные на вершок от корней рисовые кустики. Поля здесь были дробные, маленькие, похожие на огороды. На этих крохотных кусочках земли уже готовился новый посев. Примитивный деревянный плуг медленно полз за тихим, лениво шагавшим буйволом. В ноздри его было продето кольцо, и посредством .привязанной к нему веревки крестьянин управлял этим выносливым животным.

Деревеньки были серые, голые, бедные. Вступаем в одну такую деревню. Сперва проходим мимо ряда расставленных по обеим сторонам дороги уборных, сложенных из глиняных необожженных плит. Уборные сооружены для проходящих по дороге и принадлежат всей общине. Деревеньки эти счастливы, что стоят на большом тракте, по которому из Цзянси в Гуандун ежедневно проходят сотни людей. Путники пользуются уборными, а крестьяне получают драгоценное удобрение, которое делится между членами общины.

За уборными выстроился ряд глухих хижин. Нет окон. Темно, с трудом можно было разглядеть стоявших в дверях обитателей хижин.

Бросалось в глаза отсутствие молодых парней и девушек. Их в деревнях мы не видели: кто ушел в город в поисках работы, кто был забран в кули или солдаты. В деревне преобладали старики и маленькие дети. Лица жителей выражали безысходное горе, нищету и безнадежность. Пройдешь шагов сто-двести — деревня остается позади. Снова ряд уборных, суживающийся сразу путь, и снова дробные поля.