Китайские мемуары. 1921—1927 - [88]

Из пленных солдат немедленно формировались новые гоминьдановские части. Пленные зачастую ничего не знали о целях гоминьдана и, как обычно, нанимались в «новые дуцзюньские армии». Вместе с тем 50—70% подлинно революционных кадров солдат и командного состава основных корпусов НРА выбыли из строя в боях.

Так постепенно перерождалась гоминьдановская армия. Вчерашние реакционные милитаристы, перешедшие под гоминьдановские знамена, продолжали и теперь бороться с рабочим и крестьянским движением. Новые «революционные» генералы жгли революционные деревни, расстреливали вожаков крестьянского движения и готовили удар по рабочему классу.

Но был и другой важный результат Северного похода. К началу 1927 г. Коммунистическая партия Китая насчитывала 50 тыс., а комсомол — 40 тыс. членов. Из маленьких кружков по изучению марксизма, из оторванных от реальной действительности сект за каких-нибудь пять лет выросли крупные коммунистические организации, которые научились работать среди рабочих и крестьян, создавать рабочие союзы, возглавлять стачки, организовывать крестьянские союзы, вести крестьян на борьбу с богатыми землевладельцами и, наконец, поднимать народные массы во время Северного похода.

Это был лучший показатель правильности тактики единого национально-революционного фронта, вхождения коммунистической партии и комсомола в гоминьдан, благодаря которой коммунистическая партия и комсомол превратились в большую политическую силу, воздействующую на ход событий.

23. Гуандунские деревни

В конце октября 1926 г., когда гоминьдановская армия овладела Учаном, было решено, что правительство переедет из Кантона в Ханькоу, расположенный напротив Учана, на северном берегу Янцзы. Путь туда лежал через Наньчан, где находилась ставка главнокомандующего армией Чан Кайши. Мне было предложено совершить это путешествие вместе с М. М. Бородиным и членами кантонского правительства.

Обычно из Кантона в Ханькоу ездили на пароходе— сначала в Шанхай, оттуда по реке до Ханькоу. Все путешествие продолжалось около восьми суток, а если прибавить к этому остановку в Шанхае, то максимум десять.

Однако Шанхай находился в руках Сунь Чуань-фана, и поэтому предстояло продвигаться сухопутным путем по территории, занятой Национально-революционной армией. Из Кантона на север железная дорога была проложена на расстояние только немногим более 200 км. Затем дней десять надо было идти пешком до Ганьчжоу, а оттуда плыть на гребных сампанах до Наньчана.

Приготовления к такому сложному пути были наконец закончены, и отъезд назначен на 16 ноября. День отъезда выдался пасмурным, серым. В семь часов утра завыла под окном автомобильная сирена. Пришли кули, забрали вещи, уложили их в автомобиль и двинулись к пристани. Мы пошли туда пешком. Катер уже ждал нас. Вот и прощальные сценки: старуха с забинтованными ногами приехала на рикше проводить своего сына. Он отправлялся с нами в качестве переводчика. Сын кланялся почтительно и грациозно, мать что-то шептала, но не было никаких поцелуев и объятий. В Китае это не принято.

Все были одеты в походные костюмы цвета хаки, в военных фуражках, кое у кого на поясе болтались кобура и походный планшет, у многих были фотографические аппараты и термосы.

Катер затрещал, осел кормой в воду, запенил в мутно-желтой воде и повез нас в сторону вокзала, который находился на противоположном берегу реки Чжуцзян. Ни моста, ни широкой улицы не было, и подъехать к вокзалу можно было только на лодке или на катере.

Вокзальная площадь была заполнена народом. Шпалерами стояли войска, провожать правительство пришли рабочие и служащие государственных учреждений. Реяли красно-голубые знамена, суетились фотографы и кинооператоры, министры отдавали последние распоряжения по своим ведомствам.

Но вот оркестр заиграл национальный гимн. Взорвались пороховые хлопушки, и поезд тронулся. Кантон для нас остался позади в прямом и переносном смысле слова.

Салон-вагон. Чэнь Южэнь даже здесь оставался министром иностранных дел: в черном штатском костюме, в английском дождевике. Дочь его, только что вернувшаяся из Англии, как и ее отец, китайского языка не знала и говорила по-английски.

Старик Сюй Цянь, министр юстиции, ехал с женой и презабавной семилетней дочкой, которую все, даже китайцы, называли по-русски «маленький Китай». Это прозвище она получила в Москве, откуда вернулась недавно с отцом и матерью. Шалунья и драчунья была одета по-московски.

Главным распорядителем и организатором путешествия был министр финансов Сун Цзывэнь. В военной форме, непоседливый, он носился из одного угла в другой. Сестра его Сун Цинлин — вдова Сунь Ятсена — угощала нас фруктами, сэндвичами и горячим чаем.

Все железнодорожные станции были разукрашены гоминьдановскими флагами, встречали нас почетные караулы, всюду на станциях с оглушительным треском рвались пороховые хлопушки.

В восемь часов вечера мы были уже в Шаогуане, том самом Шаогуане, до которого в апреле 1922 г. Чжан Тайлэй, Цюй Цюбо и я хотели добраться из Сватоу на джонке и пешком, чтобы оттуда на поезде приехать в Кантон, обогнув таким образом Гонконг. Теперь мы совершали как бы обратный путь: из Кантона в Шао-гуань на поезде, а затем пешком, но не на северо-восток к берегу моря в Сватоу, а прямо на север — к берегам великой Янцзы. Это большой уездный город —конечная станция железной дороги, которая должна была соединить Кантон с Ханькоу, но еще не была закончена строительством. Путь от Шаогуаня до Ханькоу пешком и водой, с незначительными остановками в Наньчане и Кулине, занял двадцать пять дней.