Китайские мемуары. 1921—1927 - [77]

В девять часов вечера повсюду на улицах шли праздничные представления, посвященные Октябрьской революции в России. В наиболее оживленных мостах были установлены открытые сцены, на которых, к нашему изумлению, мы увидели артистов, загримированных под русского буржуа, белогвардейца, рабочего и крестьянина. Мы не знали китайского языка, но все было понятно в их игре. Днем на следующий день состоялась огромная манифестация на площади Кантонского университета имени Сунь Ятсена. Здесь преобладали гоминьдановские знамена и транспаранты с пролетарскими лозунгами. Много было и красных знамен с серпом и молотом.

Массовые митинги обычно организовывались по классовому признаку. На одной и той же площади устанавливалось несколько трибун. Одна предназначалась для оратора, выступавшего перед рабочими, другая — перед купцами, третья — солдатская трибуна и, наконец, четвертая, вокруг которой собирались студенты.

7 ноября 1926 г. на площади больше всего было рабочих, но немало народа толпилось и у студенческой и солдатской трибун. Купеческой трибуны на этот раз не было. Мы собрали на этом митинге кипу воззваний, листовок, газет и журналов, посвященных Октябрьской революции.

Речи М. Бородина и левого гоминьдановца Сюй Цяня, выступавших на центральной рабочей трибуне, все время прерывались восторженными возгласами «хэнь хао!» (очень хорошо!). С каким вниманием, как напряженно слушал кантонский рабочий эти речи!

Больше всего мы восторгались кантонскими пионерами. Незабываемая картина. Мал мала меньше, они пришли на митинг со своими знаменами. Дети рабочих, маленькие оборвыши, босые, едва прикрытые ветхой, залатанной одеждой, с красными галстуками на шее, огромными соломенными шляпами-зонтиками на спине, они, эти маленькие санкюлотики, приветствовали нас поднятием сжатых кулачков и пели по-китайски «Молодую гвардию». Они прошли маршем, поотрядно, с серьезными личиками и поднятыми кулачками,— «всегда готовы к борьбе». У каждого отряда девушка-вожатый, сиреной отбивавшая такт марша. И были эти девушки, их походка, стиль их одежды, плоть от плоти комсомолок Москвы.

День рождения Сунь Ятсена был также отмечен многочисленными собраниями и манифестацией. Мы присутствовали на целом ряде гоминьдановских собраний. Здесь выработался и прочно укоренился особый церемониал. Обыкновенно в зале, где происходило собрание, висел портрет Сунь Ятсена, а по бокам портреты Маркса и Ленина. Так было повсюду, начиная с зала заседаний Политбютро ЦИК гоминьдана и кончая уездными организациями. Под портретами висел плакат с текстом политического завещания Сунь Ятсена. Каждое собрание — будь это огромный митинг, в котором участвуют тысячи людей, или маленькое деловое заседание — открывалось тем, что присутствовавшие вставали и председатель громко читал завещание Сунь Ятсена. После прочтения все трижды низко кланялись портрету Суня. Затем избирался президиум и начиналась деловая часть. Когда собрание заканчивалось, все снова вставали и хором провозглашали лозунги в честь национальной революции.

12 ноября 1926 г. манифестация носила более широкий характер, чем 7 ноября. Помимо рабочих было много студентов и торговцев. Накануне ночью состоялось большое факельное шествие по улицам. В нем преобладали рабочие. Они шли с портретами Сунь Ятсена, под гоминьдановскими знаменами с символическими изображениями их профессий, с лозунгами, эффектно написанными на китайских фонарях. И снова провозглашалось: «Долой капитализм!», «Долой иностранный империализм!», «Вся власть рабочим и крестьянам!», «Да здравствует диктатура пролетариата!». Это было именно так, несмотря на то что компартия не выступала тогда с лозунгом диктатуры пролетариата.

Пять лет назад на демонстрациях преобладали атрибуты традиционного народного празднества: львиные головы, чудовища и страшилища, огромные барабаны для изгнания злых духов. Теперь их заме-пили оркестры и знамена. Вырос кантонский рабочий, и это чувствовалось даже во внешнем облике демонстраций.

Многое изменилось и в гуандунской деревне. И Кантоне работали курсы подготовки руководителей крестьянского движения. Курсанты ездили как-то обследовать одну деревню. Крестьяне им пожаловались на местного землевладельца, который вел борьбу против крестьянского союза. Были случаи убийства членов союза. Курсанты с помощью крестьян поймали деревенского богатея, отвезли в Кантон и держали у себя в школе под арестом.

Трудно описать Кантон тех дней. Что-то общее было здесь с незабываемым 1917 годом в России. Я всегда чувствовал, что человеческий язык слишком беден для того, чтобы передать силу эмоций: гнев и радость, любовь и ненависть народных масс, вышедших на улицы, на площади, масс, творящих революцию,— не только грозного людского потока в целом, по и выражение лиц, глаз, движения рук каждого его участника, готового отдать свою жизнь за общее дело. Здесь, в Кантоне, была колыбель массового революционного движения китайского народа. Я, знавший Кантон в 1922 г., своими глазами увидел теперь, как за последние годы поднялись народные низы, как стали вершить историю людские массы, как обострились классовые противоречия, увидел, как социальные проблемы сплошь и рядом решались на улице.