Киномысль русского зарубежья (1918–1931) - [196]

3

«Чин» – орган книгоиздательства чешских легионеров, т. е. одной из самых влиятельных групп чешского общества. Статья «Чина» была сочувственно перепечатана официозной «Прагер Прессе». Нечего добавлять, что социалистические круги еще резче оценивают наезды русских военных в Прагу и реакцию на эти периодические визиты части русской эмиграции. Не обходится дело и без легенд о «наборах», свиданиях и совещаниях с чешскими фашистами, о планах «военной интервенции» на Россию и т. д. В легенды верят тем охотнее, что в некоторых органах русской печати эти легендарные планы пользуются уважением и почетом. Насквозь демократическая Чехословакия хорошо, конечно, знает прелести советского рая, который не показывается ни в «Генеральной линии», ни в «Турксибе» и ни в каких других фильмах, но осуществляется в жизни, в страданиях народных масс. Но выходом из этих страданий, конечно, не может быть возврат к идеям и нравам пережитой эпохи. А эти старые идеи и нравы еще далеко не выветрились, несмотря на острые переживания Гражданской войны: они мозолят глаза на каждом шагу – иностранцы это видят.

Демократической Европе приходится выжидать, пока сформируется и оформится демократическая линия в движении России к будущему. Эту линию она и поддержит активно своими симпатиями и сотрудничеством. Сейчас же ее положение трудное: в «Генеральной линии» – несбыточные обещания, а у военных генералов – несимпатичные мечты и весьма рискованные планы. Поневоле взоры обращаются к самому́ русскому народу, которому надлежит совершить генеральную работу по восстановлению новой демократической России, России, созвучной Европе.

Печатается по: Последние новости (Париж). 1930. 16 июня. Подп.: Е. П.

Сергей Волконский «ЖИВОЙ ТРУП»

Не пора ли его похоронить окончательно, навсегда, чтобы – как в «Полководце» – не мог «встать из земли»? Право, он слишком часто возвращается – охотно в этом случае присоединяюсь к мнению старушки Карениной. Толстой Толстым, но, право же, ни пьеса, ни выведенные люди не интересны. На сколько ладов, помню, во времена первого исполнения в Москве повторялись и критикой, и в разговоре: «Пьесы нет». И тем не менее актеры ролью Феди увлекаются, а кинематографы не устают ставить.

На днях показано нам новое воплощение – под режиссерством Пудовкина[447], причем он сам исполняет главную роль. Имя Пудовкина после «Бури над Азией» стало авторитетом, и по справедливости: знание природы, умение владеть толпой и замечательное чутье в подборе типов ставят его в первый ряд среди режиссерской братии. Но в этом фильме массовых движений нет, природы показаны кусочки, и они даже не вплетены в действие. Остаются, таким образом, одни типы. Они действительно восхитительны. Где только мог режиссер в Советской России набрать таких портретов прошлых людей? Таких половых, таких харчевников, трактирщиков, таких городовых? Это прямо портретная галерея. Но есть ли портретная галерея фильмовое задание? Это первое. А во-вторых, тот «вторичный» интерес, который для нас, русских, связан с этой портретной галереей, для иностранцев не существует. За каждым таким портретом мы видим целую жизнь, и свою, и общую, но иностранец в этом мигающем прохождении что увидит? Трогательный сахар вприкуску ему ровно ничего не скажет и, конечно, ничего не «напомнит». Таким образом, символическая сторона выведенного быта для той публики, которую я наблюдал на «показе», остается нема. Сами по себе картины отлично подобраны и составлены, но они проходят столь быстро, что не дают совершенно никакого общего бытового впечатления, – так и остаются кусочками.

Та же раздробленность и в прочих типах, да и в самом изображении событий. Очень много [места] уделено представителям судебного ведомства. Опять портреты, но не жизнь. Жизненность лишь чуть-чуть просачивается в форме символических подробностей, рисующих некоторые «контрасты». Так, например, в то самое время, когда Федя выслушал приговор и обдумывает свое самоубийство, судьи закусывают – один разбивает яйцо всмятку, другой ест макароны, третий отсчитывает капли. Стремление к подчеркиванию контраста пронизывает весь подбор в расположении соседственных картин. Статуя Фемиды с повязкой на глазах появляется во все минуты, когда провозглашается закон. «Summa lex – summa injuris»[448] провозглашено на все лады или, вернее сказать, по всякому поводу. Но то самое дело, то событие, которым все это вызвано, нас не интересует и уже совершенно не трогает: так называемая социальная сторона отсутствует. Никого нам не жалко, ни за кого мы не радуемся, никто не вызывает ни нашего сочувствия, ни нашего негодования.

С внешней стороны фильм уснащен многими элементами, долженствующими украсить, перенести в «атмосферу». Но и эта сторона не совсем удачна, лишена истинной содержательности. Так, перед действием на экране объявляется: «Москва – город тысячи церквей». Довольно странно читать такую надпись в наши дни, когда церкви и монастыри взрываются динамитом. Несколько раз в течение картины показываются колокольни, купола, и колокола качаются и звонят вовсю. Может быть, это для того, чтобы показать, что неправда, будто колокола отсылаются на заводы для сплава?