Киномелодрама. Фильм ужасов - [67]
Кинематограф множество раз обращался к творчеству По, но, пожалуй, только единожды он поднялся до высокого уровня. Речь идет об экранизации «Падения дома Эшеров» Жаном Эпштейном. Но сначала о самой новелле.
«Падение дома Эшеров» может показаться энциклопедией готики. Здесь присутствуют все признаки романтической литературы ужасов.
Первые страницы — это как бы увертюра, предваряющая события, вводящая нас не столько в действие, сколько в особую атмосферу надвигающейся драмы.
Образность, ритмичность, кольцевое обрамление в описании пейзажа, субъективность лирического изображения природы — все это настраивает читателя на тревожное ожидание чего-то таинственного и ужасного. По здесь не только поэт, но и живописец, нарисованная им картина оживает перед нашим внутренним взором, рождает конкретные и вместе с тем фантастические образы, необычайно сильно действующие на наше воображение. Описание По удивительно кинематографично, кадр сменяет кадр, и образуют они поэтическую целостность, в которой слиты в единстве пластика и душевное состояние. И еще одно. У По высказана мысль, которая как бы вобрала в себя концепцию «искусства страха». Это мысль о смещении привычного, деформации его, приводящей к новым необъяснимым сочетаниям, идея сосуществования реального и фантастического, также рожденного из реальности. В творчестве самого Эдгара По все самое фантастическое, как правило, находит логическое, реальное объяснение.
Увертюра закончена, начинается действие, столь же фантастически мрачное. Эшер на грани безумия от беспричинного страха, он предчувствует что-то ужасное. Его сестра-близнец, леди Магдалина, больна необъяснимой болезнью, поставившей в тупик врачей. Через несколько дней она умирает, и брат помещает тело усопшей в подземелье дома, похожее на тюрьму или, по выражению автора, на «царство ужаса». Через несколько дней в безлунную ночь ураган невиданной силы обрушился на замок. Среди грохота и рева разбушевавшейся стихии раздались непонятные звуки: сначала слабый, но резкий, протяжный, визгливый и скребущий звук, потом громкий звон металла, и старинная дверь медленно открылась… В дверях стояла высокая, одетая в саван фигура леди Магдалины Эшер. Белая одежда ее была запятнана кровью, на всем ее изможденном теле видны были следы отчаянной борьбы.
Буря достигла апогея, и замок Эшеров рухнул, над его развалинами сомкнулась черная вода.
Все здесь, в этой новелле, типично для литературы романтизма. И все здесь окрашено личностью Эдгара По, подчинено его стилю, неповторимой поэтике. Кажется необъяснимым тот факт, что каждый раз при экранизации решительно трансформируются и фабула и сюжет его новелл. Несмотря на явную «кинематографичность» письма Эдгара По, экран зачем-то переделывает не только композицию, но и существо его произведений. Так, например, великолепная поэма в стихах «Ворон» в постановке Роджера Кормана (1963) превратилась из романтической легенды в… бурлеск. Даже Жан Эпштейн, столь глубоко понимавший характер творчества По, совершил немало изменений в новелле «Падение дома Эшеров» (1928).
Эпштейн — один из представителей французского Авангарда, экспериментатор и теоретик — сделал немало, чтобы кинематограф из ярмарочного аттракциона стал киноискусством. Его опыты не всегда завершались победой, но и в его неудачах, как оказывалось позднее, всегда можно было найти рациональное зерно, то, что со временем входило в арсенал искусства.
Эпштейн еще в период немого кино пытается проникнуть в глубины человеческого сознания и подсознания, используя для этого приемы субъективного анализа, интроспекции. За год до «Падения дома Эшеров» он снимает «Зеркало с тремя отражениями», в котором образ погибшего автомобилиста восстанавливается из рассказов трех хорошо его знавших женщин. Рассказы так решительно отличаются один от другого, что кажется, в них речь идет о трех разных людях. Характер героя так и не удалось восстановить, зато на экране появилось три непохожих женских характера, отличных по темпераменту, интеллекту, национальности (англичанка, русская, француженка), социальной принадлежности. Кроме того экрану был предложен новый тип драматургии, о чем писали в полном согласии все критики. Высоко оценивался и сценарий, созданный Эпштейном по новелле Поля Моранда. Предлагалось даже опубликовать его, что по тем временам было делом неслыханным.
Уже совершались первые опыты звукового кино. Огромный интерес вызывали хотя и скупые, но настойчивые вести об экспериментах советских кинодокументалистов, Дзиги Вертова в первую очередь. Отзывчивый на все новое, экспериментатор по призванию, Эпштейн жадно впитывал все эти новости.
Казалось бы, Эдгар По менее всего годился для опытов «документализации» экрана. Он мог удовлетворить страсть Эпштейна к «субъективной камере», помочь в его стремлении живописать пейзаж человеческой души, проникать в скрытый от глаза мир психики человеческой. Но как реализовать документалистскими средствами кино состояние на границе сна и яви, фантастическую поэзию готических историй?
Эпштейн понимает трудность решаемой задачи. «Я сознательно, — говорит он, — отверг все пластические эффекты ультракинематографического типа, я искал исключительно — если это не звучит претенциозно — ультрадрамы».
Кто такие интеллектуалы эпохи Просвещения? Какую роль они сыграли в создании концепции широко распространенной в современном мире, включая Россию, либеральной модели демократии? Какое участие принимали в политической борьбе партий тори и вигов? Почему в своих трудах они обличали коррупцию высокопоставленных чиновников и парламентариев, их некомпетентность и злоупотребление служебным положением, несовершенство избирательной системы? Какие реформы предлагали для оздоровления британского общества? Обо всем этом читатель узнает из серии очерков, посвященных жизни и творчеству литераторов XVIII века Д.
Мир воображаемого присутствует во всех обществах, во все эпохи, но временами, благодаря приписываемым ему свойствам, он приобретает особое звучание. Именно этот своеобразный, играющий неизмеримо важную роль мир воображаемого окружал мужчин и женщин средневекового Запада. Невидимая реальность была для них гораздо более достоверной и осязаемой, нежели та, которую они воспринимали с помощью органов чувств; они жили, погруженные в царство воображения, стремясь постичь внутренний смысл окружающего их мира, в котором, как утверждала Церковь, были зашифрованы адресованные им послания Господа, — разумеется, если только их значение не искажал Сатана. «Долгое» Средневековье, которое, по Жаку Ле Гоффу, соприкасается с нашим временем чуть ли не вплотную, предстанет перед нами многоликим и противоречивым миром чудесного.
Книга антрополога Ольги Дренды посвящена исследованию визуальной повседневности эпохи польской «перестройки». Взяв за основу концепцию хонтологии (hauntology, от haunt – призрак и ontology – онтология), Ольга коллекционирует приметы ушедшего времени, от уличной моды до дизайна кассет из видеопроката, попутно очищая воспоминания своих респондентов как от ностальгического приукрашивания, так и от наслоений более позднего опыта, искажающих первоначальные образы. В основу книги легли интервью, записанные со свидетелями развала ПНР, а также богатый фотоархив, частично воспроизведенный в настоящем издании.
Перед Вами – сборник статей, посвящённых Русскому национальному движению – научное исследование, проведённое учёным, писателем, публицистом, социологом и политологом Александром Никитичем СЕВАСТЬЯНОВЫМ, выдвинувшимся за последние пятнадцать лет на роль главного выразителя и пропагандиста Русской национальной идеи. Для широкого круга читателей. НАУЧНОЕ ИЗДАНИЕ Рекомендовано для факультативного изучения студентам всех гуманитарных вузов Российской Федерации и стран СНГ.
Эти заметки родились из размышлений над романом Леонида Леонова «Дорога на океан». Цель всего этого беглого обзора — продемонстрировать, что роман тридцатых годов приобретает глубину и становится интересным событием мысли, если рассматривать его в верной генеалогической перспективе. Роман Леонова «Дорога на Океан» в свете предпринятого исторического экскурса становится крайне интересной и оригинальной вехой в спорах о путях таксономизации человеческого присутствия средствами русского семиозиса. .
Д.и.н. Владимир Рафаилович Кабо — этнограф и историк первобытного общества, первобытной культуры и религии, специалист по истории и культуре аборигенов Австралии.