Кинбурн - [16]
— Ты будешь каяться! — услышал Андрей за спиной грубый, хотя уже и без гнева, спокойный голос.
Резко оглянулся.
— Чего вам от меня надо? Мало я надрываюсь с утра до вечера?
Взгляд Велигуры, как и раньше, был тяжелым, хотя не стало уже в нем холодного презрения, высокомерия. Чигрину показалось даже, что управитель смотрит на него с каким-то любопытством. Вроде бы даже лицо смягчилось, обрело человеческие черты.
— Не хочешь — не иди, — наконец выдавил глухо, — принуждать не буду. Но хороший совет все же дам. Первый, и последний. Парень ты грамотный, должен понять. Остынь. Не прыгай, как молодой жеребец, потому что шею свернешь. Не таких усмиряли.
— Я за справедливость, — не удержался Андрей.
— Оставь, — прервал его Велигура. — По справедливости вас надлежало бы в колодках держать. Но благодарите пана за его добродушие. В ноги кланяйтесь, что не помнит зла и вам советовал забыть старые грехи.
— В чем же мы провинились? — пожал плечами Андрей.
— А то он не знает! — Лицо Велигуры впервые расплылось в насмешливой улыбке. — Напомнил бы, да боюсь накликать гнев хозяина. Добрый он у нас. Не забывай об этом. Будь как все, — кивнул на еле виднеющуюся в сумерках кучку людей, которые, ссутулившись, месили ногами размоченную глину.
Андрей ничего не ответил. Равнодушно смотрел на управителя. Ему расхотелось спорить, что-то доказывать этому человеку, к которому испытывал непреоборимое отвращение. Но Велигура по-своему истолковал его молчание.
— Я догадывался, что ты башковитый, — сказал довольным голосом. — Иди и не забудь о нашем разговоре.
Утром Петро не мог подняться на ноги. Они опухли, не сгибались в коленях. Болели все мышцы, суставы, будто их целую ночь толкли в ступе.
— Что, выслужился перед управителем, изведал панскую милость? — подтрунивал над ним Андрей.
Он порывался идти к Велигуре, чтобы выразить свое негодование, Петро еле умолил его не поднимать шума. Выздоровеет — сам умнее будет.
До осени управитель не трогал их. Но у хлопцев и без него хватало хлопот. Сорочки не просыхали. Андрей очень редко виделся с Яриной, хотя каждая встреча словно просветляла его душу. То ли девушка нарочно избегала встреч, то ли сам он не проявлял решительности, а только за все это время ни разу не смогли они побыть наедине. Вот почему Андрей был приятно удивлен, когда Ярина, проходя с полными ведрами мимо конюшни, остановилась будто для того, чтобы поправить коромысло на плече, и шепнула:
— Жди возле колодца, хочу что-то сказать.
Она пошла дальше, а он терялся в догадках: какие же слова, какую новость приберегла Ярина?
Чтобы не вызвать подозрения, взял молоток, гвозди, заторопился к колодцу. Если спросят — скажет, что сруб надо подправить. А у самого ноги подкашиваются: свидание средь бела дня, у всех на виду...
Ярина не задержалась. Он издали заметил ее стройную фигуру. Несла в одной руке легкие деревянные ведерки, а в другой радугой покачивалось рисованное коромысло. Прикинулся озабоченным, постукивал молотком по срубу — и чувствовал, что этот стук эхом откликается в его груди. И чем ближе подходила девушка, тем сильнее сжималось сердце от недоброго предчувствия.
Ярина была чем-то опечалена. Сейчас в ее глазах он не видел того лукавого посверкивания, которое так волновало и обезоруживало одновременно. Отчего-то угасли ее искорки, будто тень упала на девичье лицо. Одеревеневшими руками наклонил журавль, зачерпнул воды и, переливая ее в подставленные Яриной ведра, услышал взволнованное:
— Пан Шидловский велел записать вас с Петром в ревизскую сказку[26].
Тихо, почти шепотом, произнесенные слова прозвучали для Андрея как гром с ясного неба.
— Не имеет права, — сказал, ошеломленный.
— А кто ему запретит? Вот Скавронская давно уже всех позаписывала, подушное взыскивает.
Андрей даже поблагодарить не успел. Стоял точно на привязи. Молча смотрел, как отдаляется девушка, как давит на худенькие плечи тяжелая ноша.
На конюшне рассказал обо всем Петру. Предложил бежать, пока не поздно. Бондаренко не отговаривал. Возможно, они осуществили бы свое намерение, но под вечер в конюшне появился Велигура. Вел себя очень грубо, кричал, угрожал, придирался к ним. Будто овод ужалил его. И Чигрин не удержался, дерзко ответил ему. Управитель этого только и ждал — позвал трех слуг-челядников, и те схватили Андрея, заломили руки, связали, бросили в погреб.
Сквозь сон или забытье Чигрин почувствовал прикосновение к его щеке, потом шее, волосам. Осторожное такое, словно дуновение ветерка сверху. Не раскрывая глаз, шевельнул головой.
— Проснулся! — раздался горячий шепот над самым ухом. — Встать сможешь? Попробуй, я помогу. Надо спешить.
Андрей даже замер от этого голоса.
— Ярина, ты?! — спросил, напрягая зрение, чтобы увидеть в темноте хотя бы очертания девичьего лица.
— Тихо! Не называй моего имени, — шепотом предостерегла она. — Потом... А теперь надо выходить — скоро начнет рассветать. Я дверь нарочно закрыла за собой, чтоб не заметили.
Андрей приподнялся на колени.
— Руки, — шевельнул связанными кистями, которых уже почти не чувствовал.
Ярина спешно склонилась над ними, но крепко затянутый узел на сыромятной веревке не поддавался.
