Кинбурн - [18]

— Пора трогаться, — слегка прикоснулся к его плечу Бондаренко.

— Куда? — посмотрел на него Андрей затуманенными глазами.

— Как куда? В урочище, в дебри, подальше от этих нелюдей и их собак, пускай беснуются тогда! — Гневный голос Петра окончательно вернул Чигрина к действительности.

Он снова услышал, как шумит высоко над головой могучая крона береста, как покрикивает в зарослях одинокий сыч, увидел глубокое, усеянное холодными льдинками-звездами небо и только теперь почувствовал, как дрожит все его тело.

— Ну чего же мы стоим? — глядя на его съежившуюся фигуру, с нетерпением переспросил Бондаренко. — На тебе вон сорочка — одни клочья. И голодный же, наверное. А я там кое-какую одежку и харчи прихватил...

Андрея уже не нужно было уговаривать. Оглянувшись на луг, на ольшаник, через который возвращалась к своему отцу Ярина, он направился к видневшемуся неподалеку урочищу.

По крутому склону они спустились в глубокий овраг, поросший терном, шиповником, еще какими-то колючими кустарниками. Сквозь переплетение ветвей над головой скупо просвечивали звезды. Во рву, между корневищами старых, полуистлевших верб, журчал ручеек.

Петро остановился возле корявого дерева, вытащил из дупла какой-то узел и протянул Андрею:

— Возьми, здесь кобеняк[30], сапоги и харчи. Ярина собрала.

Ярина... Теплом и грустью отозвалось в Чигрине услышанное имя. «Выходит, верила, что спасет меня, хотя и рисковала», — с волнением подумал он. И, как никогда, ему захотелось жить. Наперекор судьбе, наперекор врагам своим идти, продираться сквозь эти колючие заросли вперед. Еще не знал, не думал даже, какая перед ними простелется дорога, где найдут прибежище, но был уверен, что не отступит, не согнется перед такими, как Велигура, будет бороться, сколько сил хватит.

Не мешкая переоделся, потому что сентябрьская ночь и в самом деле пронизывала холодом. Кобеняк был в самый раз, а сапоги чуть-чуть великоваты, наверное, с отцовской ноги. И перед его мысленным взором предстал молчаливый, с постоянно озабоченным суровым лицом Корней Сова. Что знали они о конюшем, о его жизни, судьбе? Не впускал он их в свою душу. Держался отчужденно. Однако и грубого, резкого, недоброжелательного слова не слышали от него. «Грех жаловаться на него — человек как человек», — думал сейчас Андрей.

А ночная темнота уже начала разреживаться синевой. Резче очерчивались деревья. На полянах вровень с прижухлой нескошенной травой залег туман. Опушки обходили по пригоркам, чтоб не оставлять следов. Торопились, вслушиваясь в предутреннюю тишину — нет ли погони, Андрей представил, как засуетились в имении, обнаружив их побег. Как рассвирепел Велигура, хватая за грудки челядников, охранявших погреб. Боялся одного: лишь бы только не узнали, кто помог бежать, лишь бы Ярине не было плохо. Даже жутко становилось от этой мысли. Тешил себя тем, что едва ли заподозрят Ярину — она ведь дочь конюшего.

Миновали урочище, когда уже совсем развиднелось. Слева далеко на горизонте чернела полоска коломакского леса. Летом ездили туда за бревнами для новой конюшни. «Верст двадцать от экономии, не меньше», — прикинул мысленно Андрей. Почти весь день тащились. Правда, коней тогда не гнали. А сейчас за ними будут гнаться галопом. Он не сомневался. В мыле искупают жеребцов, лишь бы только догнать бежавших батраков. А впереди до самого леса — голая равнина. Лишь в одном месте посреди поля — островок деревьев, будто казаки в мохнатых бараньих шапках остановились для какого-то разговора.

— Надо идти, — напомнил Петро после короткой передышки.

— Думаешь, успеем до восхода солнца? — спросил Андрей, поднимаясь из сухого бурьяна.

— У нас другого выхода нет.

Чигрин не узнавал своего товарища. Какой-то перелом произошел в его настроении за одну ночь. Он, как и раньше, говорил мало, но глаза уже не светились тихой покорностью, суровая решительность появилась во взгляде. Петро стал словно бы за старшо́го в этих странствиях: сам выбирал дорогу, поторапливал Андрея, и тот не сердился, не спешил поменяться с ним ролями. Наоборот, впервые за много лет, с тех пор как остались вдвоем, расслабился внутренне. Приятно было чувствовать над собой чью-то добрую волю.

Красноватая краюшка солнца уже показалась из-за горизонта, когда они подошли к стайке деревьев. Это были старые осины, росшие вокруг маленького озера, а может, пруда, выкопанного кем-то здесь, прямо в поле. На тихом плесе медными пятаками красовались опавшие листья. Упругий утренний ветерок покачивал коричневые метелки зеленой еще рогозы над водой. В эту осеннюю пору было так приятно, так хорошо под высоким голубым небом. Так хорошо, что Андрею хотелось упасть на густую шелковистую траву и забыть о всех горьких злоключениях.

Может, он и поддался бы этому искушению, но, выбирая глазами место поудобнее, вдруг услышал, что где-то в поле закричал петух. Чигрин остановился, осмотрелся вокруг. Нигде никаких признаков человеческого жилья.

— Ты ничего не слышал? — спросил у Петра, наполнявшего озерной водой приплюснутую фляжку.

— А что?

— Будто петух прокукарекал.

Петро выпрямился. Впервые за всю ночь лицо его прояснилось.