Кинбурн - [20]

— Мне нетрудно, могу и подержать, — ответил Кузьма, поднимаясь с земли.

Когда выпрямился, Андрей и Петро увидели, как убого он был одет. Худые, мосластые плечи парня прикрывала свитка не свитка — какие-то лохмотья, которым и название трудно придумать. Измазанные дегтем, латаные-перелатаные шаровары тоже светились дырками, из протертых постолов торчали соломенные стельки.

— Обносились до ручки, — вздохнул старик, перехватив их взгляды. Сам тоже был в старенькой одежде, правда лучше полатанной. — Такая уж наша чумацкая доля, — развел он руками. — Все время в дороге, хоть как...

Но беглецы уже его не слушали. Атаман собственной персоной был рядом, вот и должны были воспользоваться случаем.

— Дядя Никифор, — памятуя предостережение, обратился Андрей к низенькому, кряжистому человеку, который, насупившись, наблюдал, как потягивается и зевает долговязый Кузьма, — дозвольте дальше пойти с вашим обозом.

Заранее придумал: если будет расспрашивать, скажет, что идут в Полтаву наниматься, потому что и сбрую делать могут, и в кузнице возле горна знают, как вести себя.

Белые брови Никифора разошлись. Лицо просветлело. Он коротко взглянул на одного и другого.

— Идите, кто ж вам не дозволяет. Шлях широкий, всем места хватит. — И сразу же к Кузьме, строже: — Пошли поскорее, некогда лясы точить. День на дворе.

— Так я же молчу, — с напускной обидой откликнулся парень и, плетясь вразвалочку за атаманом, вдруг затянул:

Гей, та сiрii воли, сiрi, половii,

Та ой чого ж ви та помарнi-гi-ли?

Он насмешливо посмотрел сверху на молчаливого Никифора, который со степенным видом шел рядом.

Та нас хозяiн не жалi-гi-е.

— Вот уж неугомонный хлопец, — покачал головой старый чумак, — не умеет держать язык на привязи! А от Никифорова воза доносилось:

Як у Крим iде, та швидко гонить,

А з Криму йде, та важко бере...

VIII

На ночлег остановились рано, солнце еще и горизонта не коснулось. Поставили возы на обочине дороги, выпрягли волов и, стреножив их, сразу же занялись приготовлением ужина. Толкли чеснок с хлебом и солью, готовя саламату, варили постный кулеш. Предвечерье стояло тихое, погожее. Земля еще держала скупое тепло ясного осеннего дня. Утомленные чумаки располагались на тороках, на охапках соломы возле костров, сосали трубки, негромко переговаривались.

— Идите к нам, — позвал Кузьма Андрея и Петра, которые присели в сторонке на траве со своими пожитками, — отведаете чумацкой затирухи. Наверное же, отродясь не ели? Жаль, горилки нет, а то бы веселее было.

— То-то я и вижу, что ты затосковал, — незлобиво поддел его старик.

— А чего же грустить? — сверкнул крапчатыми глазами Кузьма. — Мой вол занозу не схватит, потому что чужих погоняю. — И снова к беглецам: — Придвигайтесь, вместе теплее.

Чигрин и Бондаренко не стали упираться. Подсели к огню, положили к общему ужину хлеб и сало из Ярининого узелка. Но не успели они взяться за ложки, как долговязый Кузьма, все время вертевший чубатой головой, с удивлением сказал:

— А к нам вроде бы и еще гости.

Андрей посмотрел в ту сторону, куда показывал рукой Кузьма, и его словно бы какой-то тяжестью прижало к земле. По равнине, поднимая пыль, мчались шесть или семь всадников. Чигрин оглянулся. Вблизи глазу не за что зацепиться — ни перелеска, ни буерака. Равнина до самого окоема. А кони скачут — землю рвут копытами. Это было видно даже на изрядном расстоянии. Петро побледнел.

— Это по наши души... — прошептал еле слышно.

Чигрин потом долго еще будет вспоминать этот случай. Если бы не Кузьма, кто знает, как сложилась бы их судьба. Парень оказался находчивым. Он не медля вскочил на ноги, подбежал к ближайшему возу, сбросил на землю несколько мешков с солью, остальные раздвинул своими сильными руками так, что между ними: образовалась узкая, длинная щель.

— Влезай сюда! — крикнул более тонкому Петру, который все еще стоял на коленях, прикипев перепуганным взглядом к всадникам.

— Прячься, сынок, коли беда идет, — удивительно спокойным, рассудительным голосом посоветовал и старик.

И, возможно, именно его слова и вывели Петра из оцепенения. Через минуту он уже лежал на дне воза под тяжелой поклажей.

— А куда же тебя — метнулся туда-сюда горячим взглядом Кузьма, подскочив к Андрею, который и сам уже искал какого-то укрытия. — Надо же было остановиться на юру! — Он потормошил мешки на одном возу, на другом и растерянно посмотрел на Чигрина: — Разве с твоими плечами втиснуться в такую щель?

— Не суетись, — снова подал голос старик. — Пусть он лезет в мешок с бебехами, думаю, поместится.

Кузьма встрепенулся:

— Правильно! Куда ж ему еще. А увас, дядька Касьян, котелок варит!

Кузьма мигом развязал огромный рогожный мешок. В нем находились старые дерюги, изношенные свитки, другое имущество, на котором чумаки спали и которым накрывались во время ночлегов, вытащил из него бо́льшую половину содержимого, освобождая место.

— Ныряй! — приказал Андрею. — Тут будет мягче, чем твоему товарищу.

А всадники были уже совсем близко. Гнали коней изо всех сил. Могли и заметить, что творится в чумацком стане.

— Помогите, а то сам не осилю, — попросил Кузьма своих спутников, которые молча наблюдали за всем происходящим. Сообща они уложили мешок на воз, прикрыли рогожкой. Чигрин почувствовал, как кто-то из них еще и уселся ему на ноги.