Кинбурн - [19]

— Отдохнуть бы тебе, — сказал сочувственно, — только же здесь как на юру.

— Кто его знает, может, и примерещилось, — пожал плечами Андрей, — две ночи ведь...

Но не успел он закончить, как издали снова донеслось приглушенное кукареканье.

— Чудеса! — оторопело воскликнул Петро.

Не сговариваясь, они вышли из-за частокола деревьев и увидели, что по торной дороге, протянувшейся в четверти версты от них, со стороны Орели медленно двигался длинный чумацкий обоз. Приблизившись к озеру, передний воз свернул на проселок. За ним последовали и другие. Только теперь беглецы обратили внимание на утоптанное ободьями и копытами пространное поле рядом с осинами, на котором чернели следы от костров, виднелись обугленные кучки сухого кизяка. Нетрудно было догадаться, что здесь, у воды, в тени деревьев, было постоянное чумацкое пристанище, и утомленные волы, наверное, уже и сами сворачивали в перелесок, предчувствуя отдых.

— Что делать будем? — с тревогой в голосе спросил Петро. Он не ждал такой встречи и даже растерялся.

Андрей и сам не знал, что ответить, но, увидев людей, которые неторопливо шли рядом с возами или сидели на поклаже, свесив ноги между люшнями[31], ощутил внутреннюю успокоенность. Он даже обрадовался, что наконец закончилась неопределенность их положения и не придется самим блуждать по волчьим ярам, прятаться в кустарниках, прислушиваться к каждому шороху. Среди людей, пусть и чужих, всегда чувствовал себя увереннее. И хотя впервые видел этих чумаков, опаленных южным солнцем и ветрами, припорошенных пылью степных дорог, сразу же проникся доверием к ним, будто встретил старых знакомых.

— Чего же мы стоим? — обеспокоенно напомнил Петро. — Могут заметить.

— А куда прятаться? — спокойно ответил Чигрин. — У них и найдем пристанище.

— Если бы знать, что за люди.

— Узна-а-ем.

«Кто шелеста боится, пусть по листьям не ходит», — вспомнил Чигрин услышанное когда-то от Илька Супереки. Но вслух ничего не сказал — побоялся причинить малейшую обиду товарищу, которого считал своим братом и которому был обязан свободой.

А чумацкий обоз уже приближался к озеру. Возле переднего воза шел с налыгачем в руке низенький плотный мужчина в серых полотняных шароварах и соломенном брыле, что делало го похожим на гриб. В передке воза на жердочке сидел привязанный веревкой за ногу чубатый петух. Он время от времени встряхивал крыльями, вытягивал длинную шею и звонким, прерывистым голосом наполнял утреннюю тишину.

— А, леший тебя возьми, — вяло замахивался на него человек с налыгачем.

Петух пытался взлететь, подпрыгивал, но, сдерживаемый веревкой, снова усаживался на жердочке, косясь красным глазом на молчаливого хозяина. Въехав на вытоптанную поляну у озера, возы останавливались. Чумаки распрягали волов, перекликались между собой. В нескольких местах уже взвивались седые шлейфы дыма.

— Подойдем, пускай и нас примут к себе, — сказал Андрей.

— Какие из нас чумаки? — вздохнул Петро.

— А мы ненадолго. Перебудем лихую годину и пойдем своей дорогой.

Петро не стал расспрашивать Чигрина о его намерениях. Одна мысль еще с ночи вертелась в голове. Сначала мелькнула тенью, словно птица в темноте, но вскоре вернулась и уже не исчезала, оттеснив все другие мысли и хлопоты. Ждал удобного момента, чтобы поговорить с Андреем.

Они шли между возами, направляясь к человеку в брыле, который, судя по всему, был здесь за старшего, но их вроде бы не замечали. Каждый был занят своим делом. Одни вели волов к озеру на водопой, другие смазывали дегтем колесные оси. Несколько чумаков, усевшись вокруг закопченного горшка, хлебали горячую затируху из ржаной муки.

— Хлеб да соль, — поздоровался Чигрин.

— Едим, да свой, а ты сбоку постой, — откликнулся конопатый, с рыжей, аж красной шевелюрой парень.

— Подвинься лучше, — пристыдил его пожилой, морщинистый мужчина, сидевший напротив. — Может, люди голодные, так пусть перекусят с нами.

— Спасибо, — поклонился Андрей, — мы вашего атамана ищем.

— Никифора? — поднял на него по-детски чистые, голубые глаза старый чумак. — Не называйте его так — сердится.

— Почему?

Старик помялся, скребя ложкой дно горшка.

— Пусть вон Кузьма расскажет, — кивнул на парубка, — он мастак.

— А что тут рассказывать, — тряхнул тот рыжей шевелюрой. — Коротышка. Боится, что тайком будут смеяться над ним. Атаман, а сам такой низенький, ха-ха-ха!

— Хватит лясы точить, — вмешался старик, — да вот и Никифор сюда идет.

— Вот те раз, — удивился парень, — сами же говорили.

— Мало ли что я говорил, а ты своим умом живи.

Андрей тоже увидел знакомого человека, который словно бы катился к ним по опушке. Подкатившись, остановился — кряжистый, длиннорукий, на темном, аж черном от загара лице — белесые, будто припорошенные мукой, усы. Взгляд спокойный, хотя и тяжеловатый.

— Поели? — спросил, глянув на пустой горшок. — Вот и хорошо. Пошли, Кузьма, вола подержишь, занозу где-то подцепил, хромает.

— Вот люди к вам, — поднял голову парень. — Может, и они помогут?

— Я... тебя... зову, — отделяя каждое слово, сказал Никифор, и Андрей по тону, по выражению лица понял: его здесь слушают, даром что ростом не вышел.