Кинбурн - [14]

Пришлось наниматься. И не только к разным пришельцам, которые хватали друг перед другом жирные земли, но и к недавней казацкой старши́не, получившей новые царские титулы.

На Кильчене днем молотили цепами рожь у бывшего войскового хорунжего Иосифа Тягуна, а с вечера и до поздней ночи перетаскивали мешки с зерном на лодейную мельницу[22]. Андрей удивлялся, как быстро из их хозяина выветрился казацкий дух. Будто и не числился никогда в сечевом компуте[23]. Чванливо разъезжал по поместью на пароконной бричке. Видели, как он до крови избивал батраков кулаками. Андрея и Петра не трогал, потому что они были сноровистыми, исполнительными, не отказывались ни от какой работы. Но хлопцы знали: при первом же удобном случае, при малейшей оплошности в работе — их тоже не пощадят, жестоко расправятся. И пока этого не случилось, хлопцы решили весной двинуться в путь. Разве они думали тогда, что ждет их впереди? По простоте душевной поверили сказанным кем-то добрым словам о пане Шидловском: дескать, и образованный, и добрый, не только с людьми ведет себя благородно — цыпляка не обидит, не то что его соседка, помещица Скавронская, о жестокости которой ходили ужасные слухи. Поговаривали, что она чуть было не удушила свою горничную, не вовремя подавшую ей праздничное платье в воскресенье.

И вот они на новом месте. Рафаил Шидловский пожелал, чтобы молодые батраки предстали перед его глазами. Велел управителю привести их в гостиную. Холеной рукой указал на стулья с выгнутыми спинками. Сам стоял, прислонившись спиной к кафельной печке, высокий, подтянутый, в зеленом, с золотым шитьем офицерском мундире без эполет. С нескрываемым любопытством рассматривал приведенных к нему новичков, слегка прищуренными глазами прощупывал их руки, грудь и плечи, стремился, казалось, заглянуть к ним в душу, узнать, что в ней таится. На худощавом, с тонкими чертами лице пятидесятилетнего майора появилась приветливая, какая-то даже извинительная улыбка.

— Командир должен знать своих воинов, а хозяин — работников, — сказал, выходя на середину гостиной. — Меня не интересует, кто вы, откуда, и вам не советую вспоминать о своем вчерашнем дне. Забудьте свое прошлое раз и навсегда. Живите сегодняшним. Работайте как можно добросовестнее, не ленитесь, — его мягкий, вкрадчивый голос лился плавно, успокоительно, — и мы не оставим вас без своих милостей.

Панская слащавость покоробила Андрея, но он сдержался и только после того, как они с Петром вошли в конюшню, где отныне должны были ухаживать за лошадями, кинул недовольно:

— Что-то очень уж мягко стелет. — Его смугловатое от природы лицо покрылось легким румянцем, а во всегда спокойных дымчатых глазах появилась мужская решительность. — Понял, чего он от нас требует? Забыть свое прошлое. Только и всего! Но ведь я без этого, — еще сильнее разволновался Андрей, — и дня не проживу по-человечески! Как же мне забыть дядьку Илька, Гард, Назара?

— Ну чего ты горячишься? — поднял на него свои ласковые глаза Петро. Он, как и Андрей, за последние годы вырос, возмужал, раздался в плечах, но так и не избавился от врожденной застенчивости, говорил тихо, краснел при посторонних. Хозяин вел себя с нами так вежливо, будто мы ему ровня.

— Ничего себе ровня, — с горькой улыбкой откликнулся Андрей. — Гните спину, вытягивайте жилы и не думайте. Тогда чем же мы для него лучше тех вон волов? — резко протянул руку в сторону дальнего угла длинной конюшни.

— И такое скажешь, — не согласился с ним Петро. — Мы же и нанимались, чтоб работать. А мысли... Так кто о них знать будет? Хотя... я думаю, предостережение нашего пана очень своевременное.

— Не понимаю тебя.

Петро огляделся — не подслушивает ли кто-нибудь случайно.

— Слышал же цидулу царицы на ярмарке в Новоселице? — перешел он на шепот. — Что в ней сказано? Возбраняется самое название «запорожцы» из-за дерзости и причиненных ей обид...

— А ты и одеревенел от страха, — прервал Андрей. — Готов кориться. Только по-ихнему все равно не будет!

— Ну и беги, шуми, рассказывай всем, что ты казак Бабуринского куреня, — рассердился Петро, что редко случалось с ним. — Может, похвалят, как же.

— Шуметь не собираюсь, но и помыкать мною не позволю.

— Втемяшил себе в голову, — снисходительно упрекнул Петро. — Сам слыхал: пану лишь бы дело знать.

— А его взгляд подозрительный, будто мы ему что-то должны? Знаешь, противно становится, когда тебя рассматривают, как...

Андрей не успел закончить, как снаружи послышались легкие шаги и в проеме широкой двери появилась девушка в длинной, до земли, юбке и белой тонкой сорочке, сквозь которую чуть-чуть просвечивали ее узенькие округлые плечи. Она сторожко остановилась, как молодая косуля, которая неожиданно выскочила из лесного укрытия на опушку, повела аккуратной головкой, всматриваясь в полутьму конюшни, и, заметив батраков, опустила ресницы.

— Здравствуйте, — поздоровалась она, зардевшись. — Идите со мной, отец зовет.

Быстро повернулась и пошла по извилистой дорожке к рубленому дому, стоявшему неподалеку.

Андрея будто жаром обдало. Хотя и сам не мог бы сказать, отчего он разволновался. Шел за девушкой, видел, как порхают над спорышом ее босые, припорошенные пылью ножки, как покачивается на гибком стане длинная, тяжелая коса. Приблизившись, отважился спросить ее имя.