Киевский триптих - [2]

— Софочка, ты чего? — младшая сестра сонно прищурилась. — Приснилось что?

— А ты… ты не слышишь разве?

Галинка отрицательно покачала головой: тишина, ночь, слышно только, как отец храпит. София осторожно опустила ноги на холодный пол.

— Мне нужно идти…

— Но куда? Куда ты, Софочка?

— Нет больше вашей Софочки! — София накинула на плечи платок. — А я — София!

Перепуганная этакой странностью, Галинка захныкала. София обернулась в дверях, заставив сестру-шестилетку вскрикнуть: глаза бывшей Софочки светились безумным бледным огнем, а пряди волос ползли по плечам подобно змеям.

София выбежала во двор. Она ожидала увидеть того, кто звал ее, прямо за дверью девичьей комнаты — никого, во дворе — поскуливающий Барс и зловеще шелестящие лозы винограда.

Домишки, ютящиеся по склонам гор, сиротливо вжались в камень, сплели заборы, словно обороняясь от мрака и удавки узких тротуаров. Тучи стремительно проносились по небу. София подняла к ним лицо, рассмеялась и выбежала со двора в отгравированный ветром Печерск.

Она мчалась босая, в ночнушке, и смеялась. Она видела перед собой Его тень. Та манила уже беззвучно, а София каждым шагом стирала из памяти большую еврейскую семью, красавца Вадима, комсомольские встречи и заводские лозунги. Она ловила губами хлесткие капли начинающегося дождя, торопилась, сворачивала, не замечала расстояния и сбитых пяток…

Гора! Так вот куда Он манил ее! София рассмеялась громче. Дождь лил уже нещадно, смывая с тропинок грязь и жухлые листья, заливая разбитые дорожки полноводными ручьями. София оскальзывалась, падала, но продолжала подниматься, хватаясь за жгутики молодых кустов и камни. Стоп! Вот здесь.

Она неторопливо сняла с себя перепачканную ночнушку (шаль она потеряла еще где-то у подножия Лысой горы), подставила светящееся тело ливню, распахнула объятия невидимому ночному гостю и приняла его жадную страсть.

София и представить себе не могла, что такое возможно. Незнакомец рвал ее тело поцелуями-укусами, раздвигал ее ноги, врывался в ее лоно, а она кричала и билась в экстазе, усиливающемся с каждым ударом грома. Страсть и нега длились бесконечно долго. Волосы сбились в колтуны от грязи, кожа пропиталась запахом дикого зверя, тело выгибалось дугой, словно по нему, не прекращая, пускали ток…

— Невеста моя…

— Муж мой…

Проходя мимо двора Авровичей, Вадим остановился, привычно облокотился о забор, зычно крикнул:

— Софа! Идем в кино, Софа!

Девушка, развешивающая выстиранное белье, медленно обернулась. Вадим вздрогнул, замер с открытым ртом, кашлянул — и пошел своей дорогой.

Картина третья

По легенде есть в Киеве место с заветным камушком. Встанешь на него, загадаешь желание — и оно сбудется. Придешь в ночь на полнолуние, сбудутся три желания. А ступишь нечаянно, не догадываясь, с мыслями о ком-то, дорогом сердцу, тот навсегда приворотится. Правда пропадут в доме все цветы, умрут аквариумные рыбки, побьются тарелки, а потом лучший друг попадет под машину…

* * *

Темно здесь. Света фонарика не хватает, чтобы разбить черноту. Факелы закончились еще вчера. Вернее, я думаю, что это было вчера. Часы остановились еще на третьем факеле, поэтому не знаю, сколько времени я блуждаю в мрачном лабиринте из камня, песка и могильного холода.

У меня есть немного воды: недавно наткнулся на источник. Пошел по его течению в надежде выйти, но увидел лишь непробиваемую стену. Есть кирка, только вот проку от нее маловато. Есть несколько черствых кусков хлеба. Есть еще чуть искрящаяся надежда на то, что за нами уже идут люди, лучше экипированные, сильнее подготовленные, имеющиеся хотя бы приблизительно верные карты…

Надежда в сравнении с водой и едой — такое ничтожество.

Первым потерялся из виду Виктор. Он был идейным вдохновителем нашей экспедиции, ее ключом и сердцем. Раздобыв где-то в дедовой квартире карту пещер, он и нас заразил идеей найти утерянные сокровища. Когда мы поняли, что заблудились, он начал петь вполголоса «Последний бой, он трудный самый…», особенно искренне улыбаться и даже разрешил всем хлебнуть рома из припрятанной в глубине его рюкзака «победной» фляжки. Мы не заметили, когда он отстал. Возвращались, искали, кричали: или разлом, или особо коварное ответвление. Сейчас я уже не могу сказать.

Потом была Ленка. Дурочка-девочка, увязалась за мной, Витька уговорила. И сгинула. Я шел впереди, обернулся, чтобы утереть слезы — она полчаса всхлипывала тихонько, — да нашел за спиной только слабо колышущийся воздух.

Митька громыхал сапогами недолго. Мы связали наши пояса веревкой, но едва заметное натяжение испарилось оборванной нитью. Словно кто лезвием разрезал прочный альпинистский канат.

Я долго сидел без движения, повторяя имена каждого из них. Потом решил двигаться. Со временем начало казаться, что я вечно брожу, ползу, бегу по этим коридорам, что не было ни университета, ни шумных пирушек, ни объятий Стаса, а только эта замогильная тишина и рассеянный мрак.

Я до сих пор искренне верю, что где-то справа или слева от меня есть сеть тоннелей, по которым так же мечутся Ленка, Витек и Митька. Мы просто потерялись в гулком эхе и не можем услышать друг друга.