Кентавр в саду - [66]

Здесь был побелевший от времени череп шамана Жоакина. И трезубцы разной формы для отыскания подземных вод. И морские раковины. И стеклянные шарики разного размера. И, что больше всего меня поразило, чучела и мумии экзотических существ: ягненок с двумя головами, шестирогий козел, гигантская сороконожка, морской конек с двенадцатью маленькими лапками.

— Вы только посмотрите, патрон.

Странное чувство овладело мной. Что он мне сейчас показывал? Что-то похожее на русалку, маленькую мумифицированную русалку.

Я взглянул на него. Что хочет открыть мне этот человек? В чем его секрет? В каких он отношениях с мифологическими существами? С единорогом? С грифом? С безголовым мулом? С оборотнем? Со сфинксом? Что знал Пери о сфинксе? Что он знал о Лоле?

Но нет, он мне показывал вовсе не мумию русалки. Присмотревшись, я убедился, что это грубая подделка: тело обезьяны, пришитое к хвосту большой рыбы.

— Это такой опыт, патрон.

По картинке из старинной книги он пытался воспроизвести русалку.

— Ничего не вышло. Умерла, как только я закончил операцию.

У него имелось и объяснение неудачи:

— Я не сказал заклинаний, которые должен был сказать. Если бы я сказал нужные заклинания, она бы не умерла. Подходящее заклинание — самое сильное средство.

Тогда вызови дождь своими заклинаниями, сказал я в шутку. Это было бы весьма кстати, видишь, какая засуха.

Он взглянул на меня исподлобья:

— Не шутите такими вещами, патрон. Не шутите.

Я пахал землю плугом, впрягая в него коня. Часами смотрел я на его задние ноги, пережевывая все одну и ту же мысленную жвачку. Пять месяцев, как я приехал на фазенду, но зачем? Какие я сделал открытия?

По полям я ходил — и ходил много. Босиком. Подошвы мои затвердели, хотя до копыт им было еще далеко, они не стали даже такими жесткими и шершавыми, как ладони, покрывшиеся мозолями от рукоятки мотыги. Однако я все ходил и ходил, в солнечные дни, в лунные ночи, под дождем и ветрами. А вопросы мои так и оставались без ответа,

Что до молитв, то я молился. Каждое утро. Молитвенное покрывало на плечах, книга в руке — бормочу молитву. Безрезультатно. Мир в душе? Куда там! Даже образ лона Авраамова мутнел и растворялся в моем воображении. По правде говоря, вечные вопросы постепенно стали уступать место другим: почему бы не взять напрокат трактор? Почем нынче удобрения? Что станет с урожаем сои, если не будет дождя? Глядя в зад коню, впряженному в плуг, я тщетно пытался отогнать эти прозаические заботы. Черт возьми, что же осталось во мне от кентавра?

Я понемногу начал забывать Лолу. Мумифицированная лапа, разумеется, все так же висела у меня в изголовье, но она утратила особый статус и стала такой же привычной для глаз, как любая трещина в стене. Как и трещины, она мне ничего не говорила. И лицо Лолы припоминалось все с большим трудом.

О ком я скучал, так это о семье, о детях… Мне бы хотелось, чтобы мальчишки были сейчас со мной, помогали бы доить коров, пахать землю. Им бы это было полезно. И мне тоже.

По Тите я тоже тосковал, хотя все еще вспоминал с обидой миг, когда застал ее в объятиях того парня; эта картина преследовала меня весь день, но по ночам она рассыпалась: в полусне я твердил ее имя, хватая руками пустоту. Тита. Как мне не хватало ее губ, ее тела. Любовь? Возможно. То есть почти наверняка. Нет, это точно была любовь.

Почему же я не наплевал на свою гордость? Почему не вернулся к Тите, к детям, к друзьям?

Нет. Этого я сделать не мог. Прежде надо было разобраться с терзавшими меня сомнениями. Прежде надо было понять, кто я такой: искалеченный кентавр, лишенный пары ног? Человек, пытающийся избавиться от болезненных фантазий?

Как-то ночью, сидя на крыльце и глядя на озаренное луной поле, я в очередной раз задал себе все те же вопросы.

У дверей хлева, воздев руки к небу, Пери повторял свои заклинания. Я смотрел на него с завистью: вот человек, нашедший свой путь.

Вдруг мне пришла в голову одна мысль.

— Пери!

Он подошел, несколько недовольный моим вмешательством. Я пригласил его в дом. Мы сели за стол, я открыл бутылку коньяка (он отказался: в то время, когда творятся заклинания, пить ему не полагалось), я же принял порядочную дозу. Мне нужна твоя помощь, сказал я.

— Если справлюсь… — отозвался он, удивленный.

— У меня проблема, Пери. Проблема давнишняя, которую пора бы уже решить.

И тут я принялся рассказывать. Говорил я долго, выпил целую бутылку коньяка, но рассказал все: о том, как родился, как жил на фазенде, припомнил и нашу с ним встречу (он не сказал ничего, только молча выслушал). Потом я рассказал, как мы переехали в Порту-Алегри, как я бежал из дому, рассказал о цирке, о встрече с Титой, о путешествии в Марокко, об операции, о кондоминиуме, о гибели кентавра, о втором путешествии в Марокко — обо всем. Он слушал, не сводя с меня глаз, освещенный керосиновой лампой. Я сказал ему, что хочу снова стать кентавром, ибо не вижу другой возможности вновь обрести утраченную истину. Пери, колдун (он перебил меня: пока еще не колдун, патрон, я еще только учусь), мог бы помочь мне.

— Сделай так, чтобы у меня выросли лошадиные ноги, Пери.

— Да вы совсем пьяный, патрон.