Кентавр в саду - [65]

Да, я хотел снова начать молиться. Среди прочего, я хотел построить на фазенде молельный дом. Не синагогу в собственном смысле слова, а просто место, где бы я мог посидеть и полистать при свете свечи старую молитвенную книгу отца (которую он бы, разумеется, не отказался мне подарить). Я хотел поразмыслить о Боге и о человеческой природе. Я нуждался в мудром совете и утешении, даруемом религиозной верой.

Изучая предсказания Пророков и Песнь Песней, я рассчитывал вскоре попасть в лоно Авраамово. Задача была, по-видимому, не из легких. В моем воображении это лоно становилось все больше и больше, превращалось в гигантскую гору, покрытую белой кожей, изрытую сетью каналов, по которым стекало волшебное молоко. Но я бы взобрался на эту гору. Выйдя из долины, хватаясь за толстые и жесткие волоски на груди восточного старца Авраама (каждый волосок — стих из Писания), я бы карабкался и карабкался, как когда-то в Израиле на гору Массада, все ближе и ближе к сосцу, тонущему в розовых и сладких облаках, похожих на сахарную вату, которая так нравилась моим сыновьям.

Родители не приветствовали мое намерение поселиться на старой фазенде. Мама — так просто пришла в бешенство:

— Ты с ума сошел, Гедали! Ты просто рехнулся! Где это видано: бросить жену, детей и уйти в леса! Да там одни змеи, Гедали! Брось и думать об этом, Гедали, ты человек городской, кабинетный. Землю обрабатывать должны крестьяне, Гедали. Никуда ты не поедешь. Я тебя не пущу. Чего нам стоило выбраться оттуда — а ты опять туда наладился? Нет уж. Ничего у тебя не выйдет.

Но тут вмешался папа:

— Мне эта идея тоже не нравится, Роза, но, в конце-то концов, Гедали человек взрослый… И раз уж он хочет уехать в деревню…

(Я думал, что отец заговорит о бароне Гирше, но он этого не сделал. Вообще-то с возрастом его преданность барону перешла в обиду и даже ненависть. Иногда, говоря сам с собой — а это теперь с ним случалось часто, — он огрызался на прежнего идола: отстань, барон! Отвяжись, барон!)

Мина тоже умоляла меня не ездить, но решение было принято. В один прекрасный день на рассвете я сел в автобус и отправился в округ Куатру-Ирманс.

Отец Педру Бенту был прав. Наш старый дом стоял полуразрушенный. Дверь висела на одной петле, стекла повылетали, лианы оплели оконные рамы, дощатый пол прогнил, и сквозь огромную ромбовидную дыру в крыше было видно голубое небо. Работы мне предстояло много, что, впрочем, меня нисколько не огорчило. Я повесил реликвию, оставшуюся от бедной Лолы, засохшую львиную лапу, на стену, над тем местом, где собирался устроить себе постель, и принялся за дело. В тот же день съездил в город, купил материалы и приступил к ремонту дома. Через неделю он приобрел вполне жилой вид, кустарник вокруг я вырубил, проложил дорожку, и теперь можно было заняться посевами. Я собирался выращивать сою и кукурузу, да, кроме того, разбить небольшой огород, завести несколько кур, свиней и одну или двух коров, чтобы давали молоко. Жить на подножном корму, одним словом.

Неделями я почти никого не видел. Соседи-крестьяне иногда заезжали под тем предлогом, чтобы спросить, не нужно ли мне чего. На самом деле им любопытно было посмотреть на сумасшедшего, бросившего удобную городскую жизнь и ушедшего в леса. Я не грубил им, но и не поощрял дальнейших визитов. Вскоре они перестали заезжать.

Однажды вечером я работал в поле. Стоя на коленях, пропалывал посадки, как вдруг почувствовал, что кто-то за мной наблюдает. Я оглянулся — он стоял за моей спиной: туземец неопределенного возраста, оборванный, с беззубой улыбкой. Пери.

Он не узнал меня, что немудрено, ведь в последний раз мы виделись, когда я был кентавром. Он стоял и молча смотрел на меня.

— Ищете кого-то? — спросил я.

Индеец ответил, что нет. Пришел на фазенду случайно, в поисках работы.

— Я делаю все, — добавил он на своем чудном наречии. — Могу полоть, пилить дрова, следить за скотом… Мне бы только жилье да еду. Я работящий — вот увидите.

Договорились, сказал я, можете начинать. Он сбросил драный пиджак, поплевал на ладони, взял мотыгу и принялся рыхлить землю.

Он и в самом деле был работящий. Вырубал кустарник, доил коров, ходил за водой к колодцу, даже еду готовил. Разговаривал мало. Едва отвечал на вопросы. Но это не казалось грубостью, наоборот, он был деликатен, услужлив. Но молчалив и замкнут. Я предложил ему спать в доме, но он предпочел хлев.

— Там места много, я отгорожу себе каморку, если сеньор позволит.

Позволю, ответил я. Но как же коровы? Они тебе не помешают? Он улыбнулся, сверкая беззубыми деснами, отнюдь не невинной улыбкой:

— Коровок я люблю, патрон.

Странный человек этот Пери. К тому же, звали его совсем не Пери, а Ремиан, но, сказал он, вы — патрон, так что зовите меня так, как вам будет угодно. Хотя разговаривал он мало, петь любил и иногда, особенно в лунные ночи, выходил во двор, воздевал руки к небу и издавал какие-то странные протяжные звуки. Это заклинания, объяснил он мне однажды. И добавил по секрету: я учусь, чтобы стать колдуном, как мой дед.

Это была его самая заветная мечта. Колдовать, предсказывать будущее и тому подобное. Однажды он привел меня к себе в комнату и показал свои реликвии.