— Ну вот, а я старалась. Решилась прийти прямо к вам, потому что слышала, что вы порядочный человек.
— Я не исключение, — сказал он. — Большинство людей — порядочные.
— Я принесла не расписание, а «Собаку Баскервилей». Расписаниями мы не торгуем.
— Что вы хотите от меня?
— Чудак, — засмеялась она.
— Я сварю вам кофе.
— Вы и правда не будете много ездить?
— Больше прежнего.
Они сели на сухой листик и взлетели над городом, который отсюда, с высоты, выглядел огромным и внушительным. Диск солнца менялся, превращаясь попеременно в знакомые лица. Вот из клуба, где заседал парткомитет, выходит, опустив голову, генеральный директор Когут; ступает тяжело, но он не сдался, он еще надеется и думает о списке телефонов, их номера для него как надежное пристанище, спасительный мол. Но что если вдруг они окажутся лишь набором безликих цифр, если на другом конце провода бросят трубку? Может, генеральный директор Когут вообще не войдет в клуб, заболеет, закроется с головой периной, спрячет под ней потное лицо и станет выжидать, пока это приглашение не забудется? Или отправится вместе с Арендарчиком искать подходящее место для строительства нового кегельбана? Нет, вздрогнул Ян, такое немыслимо, потому что большинство живущих на свете — люди порядочные. В трубке раздавались гудки, никто на другом конце провода не брал ее, генеральный никуда не мог дозвониться. Баскервильская собака неслась по воздуху; может быть, она шлепнулась прямо в операционную доктора Змока и сделала там некрасивую лужу.
А они сидели на сухом листе, целовались и не говорили ни о расписании, ни о других книгах; потом лист рассыпался, как труха, и у Яна защекотало в носу. Он услыхал «Будьте здоровы!» и то же самое пение сверху, на этот раз более напористое и решительное:
А домой пойдем мы к утру…
И наступило утро, его ждал новый день, он вдыхал полной грудью. Свежий воздух бодрил, в нем кружили пыль и пепел с пожарища кегельбана, пыль и пепел бесконечных путей к правде. Ян взглянул на часы и прибавил шагу.
