Кегельбан - [34]

Каган молча подал ему стакан воды.

— Я всегда тебе верил, — с трудом выговорил Ян. — Верил, как собственному отцу. Когда ты рекомендовал меня в партию, то говорил, что делаешь это потому, что партии нужны честные люди.

— А ты, выходит, не честный?

— Я вернулся сюда и ничего не пойму.

— Все ты очень даже прекрасно понимаешь.

— Скорее всего, я вообще сбегу из Управления.

— Ну нет, вот этого ты не имеешь права делать.

— Ты очень мечтаешь о пенсии?

— Я останусь с тобой, пока здоровье позволит. Ведь революция не кончается взятием власти, ты знаешь.

— Я тебя умоляю, не поучай меня.

— Кто из нас старше? Я. Когда-то давно я воображал, что все у нас пойдет проще и быстрее. Но, как видишь, и тебя еще ждет непочатый край работы. Придется набраться терпения. Ты разоблачил мошенничество в одном маленьком районе страны. Разве это не великое дело?

— Я разворошил осиное гнездо, — сказал Ян. — Осы разлетелись, но продолжают носиться вокруг. Я переставил фигурки на шахматной доске. А дальше что? Работать с Арендарчиком и нашим генеральным?

— В шахматы я не собираюсь играть. Будем бороться. Все мы хотим, чтобы жизнь стала лучше.

«Все, — с горечью подумал Ян, — все хотят жить лучше, но всем нам, нам самим, надо стать лучше. Вот к чему следует стремиться прежде всего». И Ян будто воспарил над миром низости и суетности, вознесся на своем хрупком космическом корабле… Жизнь казалась ему чудесной. «Мне не нужны для счастья противоатомные укрытия, — думал он, — не нужны кегельбаны, в которых с грохотом перекатываются тяжелые шары, валятся фигурки и вместо упавших ставятся новые. «Друзья, — сказал он в микрофон со своего космического корабля, — нельзя допустить, чтобы на нашу землю падали бомбы, чтобы погибали честные люди. Объединимся же и навсегда искореним зло на земле». Заглушаемый расстоянием и атмосферными помехами, голос его немного хрипел, но слова были понятны. И в наушники скафандра он слышал, как люди аплодируют ему…

— Товарищи, — сказал Ян на первом совещании своего отдела через несколько дней. — Я приступаю к выполнению обязанностей и хочу от вас одного — чтобы вы боролись, хотя из боя никогда не выходишь без ушибов и шрамов.

В дверь просунул голову Арендарчик.

— Прости, я не знал, что вы заседаете, — сказал он улыбаясь, в руках у него была бутылка шампанского. — Я только хотел напомнить, что у генерального директора сегодня именины.

— У всех у нас бывают именины, — ответил Ян.

— Извини, — повторил Арендарчик. — Просто хотел напомнить тебе.

Вскоре этажом выше раздалось пение:

Пусть не знает мать про беду,

Почему я к ужину не приду…[14]

— Мы должны быть непримиримыми, — продолжал Ян.

Он чувствовал на себе взгляд Штефана Кагана и представлял себе также взгляды всех тех, кого он ежедневно встречает на людных улицах города, на автобусной остановке, и взгляды эти были на удивление одинаковые — бездонные, как колодцы. Он впивал их чистую воду жадно и торопливо и избавлялся от неприятного ощущения горечи, которая накапливалась в нем последние недели. «Я не один, да мне и нельзя быть одному». Вчера его пригласили в парткомитет. Он все рассказал. Ему обещали полную поддержку. «Почему ты не сигнализировал нам об этом раньше?» — спросил его председатель. «Я сигнализирую сейчас, — сказал он. — Боюсь, что и в нашем Главном управлении предпочитают не сыпать песок в механизм». — «Ну уж нет, — возразил председатель. — Заблуждаешься. До сих пор мы принимали решения и на этом успокаивались, а теперь начнем действовать. Мы явно недооценивали многие вещи». — «Председатель, — откликнулся Штефан Каган, — ты вещаешь, как передовица. Скажешь ли ты все это генеральному в лицо?» — «Я? Почему именно я?» Председатель покраснел. «Потому что это полагается сделать тебе». А потом все проголосовали за то, чтобы на ближайшее заседание комитета позвать генерального. «Ну ладно, — сказал председатель. — Хватит препираться, не люблю выяснять отношения. Кому-то придется начинать первым. Я начну, а вы чтоб поддержали меня!» Он пристально вглядывался в лица, ища в них поддержку. «Как хорошо, что я все-таки не один», — подумал Ян и тоже оглядел всех и почувствовал, как поднимается свежий ветер, и он, Ян Морьяк, часть этого ветра, а ветер стучится в окна и в двери, врывается в сознание и пробуждает его от безучастного благодушия и апатии.

Ян повернулся к окну, посмотрел на огненный солнечный шар, которым всегда восхищался, наслаждаясь его жаром. Солнце иссушало мусор и недужные листья, и лучи его прочесывали тополя вокруг. «А теперь лейся, ласковый дождь позднего лета или, пожалуй, уже ранней осени, — сказал он, — омой все вокруг, освежи зеленые газоны».

— Ян Морьяк, вы где?

Это был голос той, что продавала книги и своими светлыми волосами смахивала с них пыль, это был голос той, которую он так часто представлял себе и так редко видел. Это мог быть и голос безобразной медсестрички, а также голос женщины, которая мелькала в его сновидениях, но всякий раз, когда он хотел дотронуться до нее, расплывалась в пустоте.

— Вы меня не узнаете? Я принесла вам книжку, которую вы искали.

— Спасибо, мне больше не нужно расписание поездов. Теперь не придется столько разъезжать.