Кецаль и голубь. Поэзия науа, майя, кечуа - [21]

в круге битвы гибнет племя тлателольков!

Пламя черное и треск стрельбы во мраке,

и туман ползет, окутывая землю.

Вот изведал горечь вождь Куаутемок:

от вождей других —

       лишь всплески рук бессильных.

В круге битвы гибнут воины-теночки,

в круге битвы гибнет племя тлателольков…

Девять дней спустя в Койоуакан[114] плененных

Куаутемока, Тетлепанкецаницина

и других вождей везут с великим шумом.

Тлакоцин[115] им говорил: «Воспряньте духом,

золотыми вы окованы цепями,

но, друзья, вожди и родичи, мужайтесь!»

И тогда ответил вождь Куаутемок:

«Родич мой, ты в плену,

       ты весь в железах!

A-а, в плену теперь вожди и венценосцы!

Кто там рядом сел с вождем

        врагов-пришельцев?

Рядом та, что лучше всех из наших женщин!

A-а, в плену теперь вожди и венценосцы!

Ты теперь рабыней станешь, станешь вещью,

ожерелья и уборы из кецаля —

все отныне будет лишь в Койоуакане.

Кто там рядом сел с наместником,

        кто сел с ним?

Рядом та, что лучше всех из наших женщин!

A-а, в плену теперь вожди и венценосцы!»

ПОСЛЕДНИЕ ДНИ ОСАДЫ ТЕНОЧТИТЛАНА

Перевод Ю. Петрова

Это все произошло, случилось с нами,

это видели мы,

это потрясло нас.

Мы в отчаянье, в печали безысходной

нашу горькую оплакивали участь.

Здесь везде валялись сломанные копья,

дыбом волосы от ужаса вставали,

крыши с хижин сорвало, как ураганом,

и окрасились их стены ярко-красным.

Черви ползали средь площадей и улиц,

а по стенам растекались брызги мозга,

и вода, словно окрашенная красным,

когда пили мы,

была на вкус соленой.

Стены города — кирпич необожженный —

от пробоин стали дырчатою сетью;

город нашими щитами закрывался,

но и это не спасло его свободу.

Ели мы жесткие стебли, жевали

траву, напоенную кровью соленой,

глину сырую, ящериц ели,

крыс, червяков, пыльную землю…

Ели мы мясо полусырое,

только что брошенное на угли,

чуть оно на огне обгорало —

мы хватали его и ели.

Всем нам, всем нам назначили цену,

каждому цену свою, особо:

цену женщине и мужчине,

цену жрецу и цену младенцу.

Было: цена бедняка равнялась

двум, только двум горстям маиса,

десятку лепешек из мух и москитов

и двадцати — из травы соленой.

Это и было нашей ценою.

Золото, ткани цветные, смарагды,

перья кецаля — все, что от века

важным и дорогим считалось, —

все это ни во что не ценилось…