Кецаль и голубь. Поэзия науа, майя, кечуа - [19]

а они-то воистину знались

        с творцом-жизнедателем.

Поступают подобно и самые знатные,

услаждая узорами и благовоньями,

опереньем кецалевым жизнедателя.

Может, примет творец подношение.

Может, в песне одной жизни истина».

«Пусть случайным, пусть кратким

          присутствием

мое сердце порадуют

благороднейшие и знатнейшие,

в драгоценных каменьях,

          в ожерельях сияющих.

Как цветы, переплел бы я здесь

          состязателей доблести,

повязал бы их песнями

в барабанов святилище.

Сюда созвал вас я, повелитель

          Текайеуацин.

Здесь, в Уэшоцинко, наизнатнейшим,

          вам состязаться.

Вас, благородных, здесь собираю,

точно цветы для гирлянды»,

«Дивные песни с чудо-цветами —

это посланцы скрытого неба:

их только портит наше искусство.

Так говорю вам я, чичимека[96] Текайеуацин.

Эй, веселитесь!

Пусть ваша дружба буйно прольется

ливнем душисто-белых соцветий

и в оперенье белое цапли

ало вплетется цветок ароматный,

наизнатнейших тонко пьянящий.

Ваши ли слышу чистые трели

или бубенчик-дрозд запевает?

Все, за цветочной сидя оградой,

песнь возносите!»

«Ты, жизнедателя птица-бубенчик,

       песню соткала:

хлынул родник твой, лишь просияли

       лучи рассвета.

Так просит сердце цветов лучистых,

       о жизнедатель,

тобою с неба пролитых наземь».

«Что с тобой, мое сердце?

        Ах, напрасно пришли мы,

на земле проросли мы напрасно!

Как увядший цветок я исчезну?

Навсегда мое имя исчезнет?

Ничего на земле не оставлю?

Лишь цветы, только песни!

Что с тобой, мое сердце?

        Ах, напрасно пришли мы,

на земле проросли мы напрасно».

«Возвеселимся, други!

        Обнявшись, возликуем!

Вот по земле мы с вами идем вечноцветущей,

и нет конца цветущим песням нашим:

они всегда струятся в жилище жизнедателя».

«На недолгое время ты, земля, нам даешься.

В отнимающий жизни тайный край

         мы уходим.

Разве там по-другому?

Есть ли радость в том мире?

         Существует ли дружба?

Или нам на земле лишь

         суждено знать друг друга?»

«Я песнь услышал и слышу снова,

Цветов гирлянду сплетает флейтой

        Айокуан знатный.

А отвечает, а отвечает,

        в цветах скрываясь,

Киауацин,[97] правивший Айапанко».

«Где обитаешь, бог-жизнедатель?

Певец, все время тебя ищу я

и, сам печальный, тебя надеюсь,

          мой бог, потешить.

Здесь, среди белых и ароматных

цветов, разливших благоуханье,

по яркопестрым весенним далям я посылаю

тебе услады своих напевов».

«Придя в Тлашкалу,[98] вы здесь поете

         под звуки флейты.

Цветы вы сами, и песни ваши

благоуханны, благоуханны.

И Шикотенкатль, владыка славного

         Тисатлана,[99]

упьется ими,

и ждущий сло´ва небес, как будто

         цветка в гирлянду, Камашочицин».[100]

«Благороднейшие мужи,

пришлые в твою обитель отовсюду,

сидя на ковре цветочном,

        сотканном тебе в подарок,

бог небес, к тебе возносят

        песен дивные соцветья.

Всеми красками соцветий

       вознеслись деревья песен,

под раскаты барабанов

       растеклись благоуханьем,

с благовонными цветами

       тонкие смешались перья.

На зеленеющей ветке птица-бубенчик поет.

 Ты ей, певец, отвечаешь,

радуя слух ягуаров с орлами».

«Дождь лепестков хлынул наземь —

      и начинается пляс.

Возле обители бога, други,

      кого мы все ждем?

Сердце кому отдаем мы, в небо его вознося

      с нашею песней?»

«Слушайте: вот заструилась песня

       из сердца небес.

Ангелы ей отвечают легкими звуками флейт».

«Я Куаутенкос,[101] не унять мои страданья.

Барабан мой перевит одной печалью.

Разве в песнях и сердцах живешь ты, слово правды?

Есть ли что-нибудь, не знающее тлена?

Есть ли что-нибудь, избегнувшее краха?

Здесь живем мы и страдаем здесь,

        о други.

Там представ, я повторил бы

        все до слова.

Я пришел сюда открыть вам сердце.

Я сказал, и вы скажите, други».

«Пришел на состязанье я,

       бубенцов кователь.

Я песню со слезами своей души мешаю:

совсем цветов не стало,

       совсем иссякли песни

в моем унылом доме.

Живем мы, еле живы, под гнетом наших бед

       сгибаясь,

и я, Мотенеуацин,[102] скорбящим словом песни

взываю к нашим знатным

      и нашим благородным:

тебе, о Теполоуатль,[103] подле меня сидящий,

тебе, орел, откроюсь

      в священном этом месте:

совсем цветов не стало,

      совсем иссякли песни

в моем унылом доме».

«Мне послышалась песня священного леса,

и увидел я около вод зацветавших

птицу цвета небес,

      птицу цвета огня и маиса —

это был благороднейший Моненкауцин».

«О други милые, сидящие по кругу,

под пышной зеленью в цветах благоуханных,

ступайте рвать цветы на луговинах,

и да услышу я, и да услышу,

как флейту вы заставите смеяться

в святилище священных барабанов

        на состязанье,

как наши знатные и доблестные братья

среди цветов играют

на изукрашенных лазурью барабанах,

       в них ударяя».

«Вот послушайте: заклекотала-запела

       среди листьев,

золотым бубенцом затрясла-зазвенела,

       тонкой трелью,

чудо-птица, достойнейший Моненкауцин,

Вот крыла распростер и, взлетая, над нами воспаряет.

Цветы пробились, венчики раскрылись

        под оком

священным жизнедателя. Зовет он:

       срывай их!

Что у тебя цветов, то и богатства.

Всех ими усладишь, кружась по саду».

«Где б ни бродил я, где бы ни трелил,

       где бы ни пел —