Казтабан - [4]

Спустя неделю после Наурыза благодаря моему репортажу о реконструкторах я получил уникальное предложение отправиться в Южный Казахстан на съёмку его природы, святых мест и культурных памятников и стал готовиться к экспедиции.

Глава 3. Қиял [10]

Мне кажется, я всю жизнь ждал этого момента: когда аруахи[11] позволят мне пройти ритуал инициации. За девять ночей до весеннего равноденствия мне во сне явился Нускар-ата[12]. Он расседлал моего коня и пальцем указал на дорожные сапоги. Когда я обулся, мы, повинуясь логике сна, перенеслись к подножью неприступных скал. Нускар-ата подвёл меня к небольшой расщелине, шириной на одного человека, ведущей меж камней, и кивнул головой. Я проснулся, лишь успев занести ногу для первого шага.

Посланный знак разгадать было нетрудно, и наутро я собрал мешок, чтобы пешим пуститься в путь. Каждый год в это время юноши нашего и других аулов отправляются в древнее святилище предков Каракыр в поисках благословения духов. Они идут группами и по одному, верхом и пешком, с запасами и без. Долгий путь не щадит молодых. До святилища доходят лишь те, кто сможет доказать Степи своё право на жизнь. Вместе с попутчиками, а ещё лучше – оседлав верного коня, двигаться гораздо легче. Но мне было дано ясное предзнаменование следовать одному, а наказ аруахов не принято нарушать.

К сумеркам первого дня я добрался до знакомых предгорий. Эти края никогда мне не нравились. Духи местности[13] тут не любят путников и сводят их с ума. В ауле рассказывали, что в здешнем озере живёт злобная албасты[14], которая одурманивает и привязывает к себе охотников. Да и сам я, проезжая тут в прошлом году, видел, как ближе к ночи на камни выползает всякая нечисть, чтобы безнаказанно бесноваться под покровом тьмы.

Перекусив тем, что удалось с собой взять, я разложил наскоро старенькую кошму и лёг. Надо мной раскинулось, как всегда глубокое и бескрайнее, звёздное небо степи.

– Уже утомился, Киял-батыр? – раздался из сумрака скрипучий голос. – Недалеко же ты сможешь добраться, если сил у тебя, как у новорождённого верблюжонка! Может, повернёшь назад, пока не стал закуской обыру[15]?

На фоне ночного неба появился уродливый профиль демона, его голова неприятно покачивалась не в такт словам, и иногда вздрагивал кончик кривого носа.

– Проваливай, Шимурын[16]! Меня не сбить с пути твоими глупостями. – Я приподнялся на локте и положил ладонь на рукоять жеке ауыза[17]. – Как бы тебе самому не обнаружить свою плешивую голову в овраге отдельно от тела!

– Киял храбрится, потому что не знает, что готовят ему его любимые аруахи! – Шимурын стал приплясывать на месте, припевая: – Лучше батыру отказаться, пока не пришлось под землёй оказаться!

Я вскочил на ноги и попытался схватить беса, но тот резво отпрыгнул в сторону и унёсся вверх по склону, продолжая напевать. «К шайтану тебя», – прошипел я и вернулся на кошму.

Из темноты, оттуда, где скрылся Шимурын, на меня пристально смотрели три тусклых жёлтых глаза. Я узнал их: это был отвратительный демон, который давно меня преследовал. Он никогда не приближался, поэтому я не мог толком его рассмотреть или сразить, но он уже не раз мешал мне, разбивая знакомые тропы, заплетая ноги скачущему коню и отпугивая дичь во время охоты. Из-за него многие в ауле считали меня помеченным шайтаном и не хотели иметь общих дел. Я снова схватил клинок, и глаза потухли – демон исчез.

Достав из мешка верёвку из овечьей шерсти, сплетённую из двух толстых нитей: чёрной и белой, я выложил её вокруг своего места, чтобы нечисть не тревожила меня во время сна[18]. Силы в пути ещё понадобятся. Но мой сон всё равно не был спокойным. Нижние духи неистовствовали, стараясь до дна испить одну из последних ночей тьмы. Приближаться ко мне они не осмеливались, но их лихорадочное веселье, развязный хохот и визги наполняли окрестные ущелья.

На рассвете, под нахмурившимся к утру небом, я собрал постель и отправился дальше. Я не ожидал лёгкой дороги. Мелкие демоны бессильны перед моим клинком, но они и не самая большая опасность в пути. Даже для тех, кто мирно живёт в своих аулах, дни перед тем, как Тенгри разделит поровну Свет и Тьму, часто оказываются тяжёлыми. А уж бросив вызов самому себе, повинуясь могучему Зову предков и следуя их тропой к древнему ущелью, нельзя не быть готовым к испытаниям. И то, какими они будут, предсказать невозможно.

Во мне что-то менялось. Не зря говорят, что инициация воина не происходит в один момент на вершине священного холма в рассвет весеннего мейрама[19]. Инициация – это сам путь к конечной точке, который порой начинается значительно раньше выхода из дома, может быть даже ещё в момент рождения. Да и в дороге заключается она не только в преодолении трудностей или стычках с враждебными духами, не в попытках выжить или добыть пропитание. Нечто во много раз большее, нечто, что не может быть описано, происходит в это время внутри.

Оставшись наедине со Степью, обнаруживаешь, как не только с мира вокруг, но и с тебя самого спадают все привычные маски. Тут не удержишься за браваду, которую так легко проявлять перед другими, не прокормишься хитрым языком, – и, без необходимости держать лицо в угоду обстоятельствам, внезапно осознаёшь свою истинную природу. И она оказывается незнакомой, отличной от той, которую чувствуешь, живя обычной жизнью. Здесь утрачивают ценность привычные ориентиры и теряют смысл беспокойные человеческие заботы.