Казнить нельзя помиловать - [14]

А вот такой пожар, какой вызвала в его организме Юлия, Валентин Васильевич ощущал впервые. Ему казалось: если она сегодня же, сию же секунду не будет принадлежать ему - он умрет.

Но дни проходили за днями, недели за неделями, а он не умирал. Хотя, надо признать, на лицо осунулся и стал несносно раздражительным.

Так прошел год.

В 1988 году Фирсовы решили отдыхать порознь. Так все совпало. Анне Андреевне предложили двухместную путевку в санаторий на первую половину июля. И на семейном совете было решено - тут уж Валентин Васильевич постарался, - что в Крым едут Анна Андреевна с Ленкой. Младшего же, Зигизмунда, они отдадут на месяц бабушке - благо, в ее доме детишек целая куча, есть с кем играться. (Брат Анны со всем семейством перебрался в Баранов.) А сам Валентин Васильевич возьмет отпуск в августе, так как их номенклатурная артель собиралась в августе махнуть на какое-то водохранилище, переполненное рыбой...

Как только Валентин Васильевич остался в квартире один, он всю свою энергию направил на то, чтобы зазвать Юлю в гости. Совсем для него неожиданно она почти сразу согласилась. Договорились на субботу.

Валентин Васильевич сам себя не узнавал. В пятницу он весь вечер колготился с уборкой, даже ковры пропылесосил. Заранее, еще в четверг заправил, как он ее называл, "Солоухинскую настойку". Он давно уже понял, что Юлю надо подпоить, иначе опять все сорвется. Но коньяк она побоится пить, а от шампанского или сухого толку мало. А "Солоухинская" - чудесная и экзотическая вещь: три дольки чеснока да стручок жгучего перца три дня подержать в бутылке водки и получается вкуснейший крепкий напиток.

В субботу с утра он съездил на рынок за розами, украсил вазой стол в своем кабинете. Повязался фартуком жены и целый час суетился на кухне: сварганил салат из огурцов и помидоров в сметане, нарезал сервелату и пошехонского сыру, открыл баночку красной икры, наполнил одну вазочку засахаренными лимонами, другую - хорошими конфетами. А на горячее решил попозже заварить пельменей - Анна Андреевна запасла ему в морозилке пачек десять.

Валентин Васильевич волновался.

Ровно в двенадцать, как и договаривались, раздался звонок. Он, даже не скинув фартук и с мокрыми руками, кинулся открывать.

- Ужас, какая жара! - сказала Юлия, входя.

- Да, нынче лето вообще жаркое... - пробормотал Валентин Васильевич.

Они взглянули друг на друга и прыснули. И сразу напряжение исчезло. Стало весело и легко.

- Здравствуй, Юля, здравствуй! Проходи вон в кабинет, поскучай, а я сейчас...

- Нет, нет, мужчина в фартуке - нонсенс. Я помогу.

- А это - наш вопрос: всё уже готово.

И правда, уже через минуту они сидели лицом к лицу за праздничным столом.

- Что такое? - настороженно и с преувеличенной строгостью спросила Юлия, когда хозяин наливал в рюмки красивую светло-изумрудную жидкость из хрустального графинчика. - Редактор областной газеты гонит дома самогон?

- Ха-ха! Ну ты и шутишь! Этот божественный нектар сделан из государственной пошлой водки по рецепту известного писателя Солоухина...

- Вы, Валентин Васильевич, знакомы с писателем Солоухиным?

- Во-первых, - чокаясь, сказал Фирсов, - давай пить на брудершафт и перестань мне выкать. А во-вторых, я с Солоухиным знаком - во-о-он его книжка стоит, - а он со мной пока нет... Поехали?

Они пили, ели, говорили, смеялись, и Валентин Васильевич, заглядывая в Юлины глаза, с восторгом и томлением понимал - сегодня это произойдет..

Настойка и вожделение с такой силой стукнули в голову, что Фирсов на какое-то время потерял себя, а когда вернулся в действительность, обнаружил, что они с Юлей находятся уже на диване, он целует ее, лишь на мгновения отрываясь от ее раскрытого рта и тут же судорожно припадая к нему вновь. Языки их встретились и уже не могли расстаться. Фирсов сильно, почти грубо гладил под кофточкой ее тело, все время натыкаясь на жесткую застежку лифчика.

- Можно? - совсем как пацан спросил он шепотом.

- Можно... - чуть слышно ответила она. Фирсов рванул застежку, а потом, уже не спрашивая и не встречая отпора, принялся стаскивать с Юли кофточку, легкие брючки и всё остальное.

- Закрой окно, - шепнула она, не открывая глаз. Валентин Васильевич кинулся к окну, зашторил его, начал сдирать с себя одежду и чуть не перехватил кадык галстуком. Ни на секунду он не отрывал взгляда от лежащей навзничь Юлии, от ее юного тела, светящегося в полумраке, и почему-то стенал про себя: "Боже мой!.. Боже мой!.."

Наконец все преграды исчезли, Валентин Васильевич даже привзвизгнул и бросился к Юлии.

- Ребенка не надо, - вдруг строго произнесла она в последний момент...

Это был, пожалуй, самый сладкий, самый жизненный день в жизни Валентина Васильевича. Юля ушла от него уже в девятом часу вечера...

Один только момент несколько омрачил праздник любви. Это когда Валентин Васильевич, уже сытый, снисходительный, слегка важничающий, вдруг спросил, выпив очередную рюмашку.

- Юль, можно дикий вопрос задать?.. Кто у тебя первый был, а? Ты знаешь, я уверен был, что ты - девушка и боялся этого...

Юля помрачнела и сухо сказала:

- А вот об этом не надо. А то я рассержусь.