Каждый день сначала : письма - [60]

Шрифт
Интервал

Вчера позвонил Николай Иванович Дроздов, только что вернувшийся с раскопок, где мы у него бывали. Шумный, по голосу совершенно безбедный в делах своих и планах; похвалился, что Путин дал деньги на последние раскопки, что работа на Богучанской идет вовсю, — подозреваю, что наше прошлогоднее присутствие только придало жару и пару этой работе; леса на островах, на которые мы любовались как на что-то почти неземное, бросят: скорей, скорей, пока не появились более серьезные противники (но теперь и не появятся). Мало того, берутся уже за Мотыгинскую ГЭС, до которой мы не доехали всего ничего и, похоже, были завернуты.

А мы-то, герои, информацию дали, что были и свидетельствуем. А свидетельств, кроме мелочей, и никаких.

Нет у меня никакой уверенности, что Россия вернется в Россию. И беды этого лета только помогут перевернуть ее.

Ты пишешь о Толе Пантелееве, вернее о его работе, о том, чтобы показать ее в Иркутске. Теперь уже и поздно везти ее в Иркутск, да, мне кажется, и не нужно. Отдадут огромной Толиной работе полтора-два часа — и дело с концом. Т. е. будет погублено при торопливом обсуждении. Показать Толину работу, мне кажется, нужно прежде всего в Москве, в союзе, а потом и дальше. Я книгу еще не видел, из Москвы никак не могут переправить. Рад твоему отзыву, твоему отношению к ней, для Толи это, может быть, самое главное. Он теперь именинник — не меньше.

Наши домашние дела по-прежнему невеселые, хотя надежда остается. До сих пор не съездил в Аталанку. Да и боюсь ехать в одиночестве. Уговорил Костю Житова и молю Господа, чтобы дал он нам дня три-четыре спокойной жизни (относительно спокойной, чтобы успеть съездить, а уж потом опять на дежурство. Да ведь и за мной надо дежурить).

Если даст Господь — в последний раз на зиму в Москву и скорей-скорей, чтобы не опоздать, обратно.

В. Распутин — В. Курбатову

12 октября 2010 г.

Москва

Вот так, дорогой Валентин, видал ты такие чудеса?! Видать-то, предположим, видал, но не кусал.

Искал тебя сначала дома, потом у Толи, но нигде не заставал. Вчера с Толей наконец поговорил, он и объяснил мне, что можешь быть опять дома. Сегодня можешь быть, а завтра можешь и не быть. Вот я и побежал искать скоростную почту.

Мы со Светланой вернулись в Москву. Обоих хоть сегодня в гроб клади, она даже лучше, чем я. Я, если доживу до весны, — в последний раз; надо быть дома. Хожу совсем плохо, от памяти даже и рожек с ножками не остается, съездил нынче, должно быть в последний раз, в Аталанку в сопровождении Кости Житова, обошел оставшуюся деревню, на всякий случай простился — и обратно. После этого побывал еще в Усть-Уде на «Сиянии», в Иркутске в последние дни дважды побывал у дочери и у Гены — и сюда, в Москву. И делать мне теперь в Москве совершенно нечего: говорить не могу, пристанищ уже никаких не осталось. Но вот договорился со своим доктором, чтобы он меня посмотрел (может быть, какое новое лекарство появилось, хотя тоже уже ни к чему), — и успокоиться.

Ну ладно, это все почему-то кажется уже мелочью.

0 чем еще хотел предупредить… Я теперь вам окончательно никакой не помощник. Ни в Москве, ни в Иркутске. Последние мои даже самые робкие попытки выйти на публику заканчивались позором. Путь у меня теперь один — уйти окончательно в затвор.

И еще одно. Я уже спрашивал тебя о твоих письмах ко мне. Вернуть ли их тебе, как я и предлагал уже, или передать в Российскую библиотеку? Если я часть стародавних писем возвращал тебе (мне кажется, ты упоминал об этом, а я, разумеется, и не помню), тогда, разумеется, и последующие должны быть у тебя. В библиотеке, конечно, взвоют, но, должно быть, они в конце концов окажутся там же уже из твоих рук.

В. Курбатов — В. Распутину

1 ноября 2010 г.

Псков

Твое срочное отправление первого класса домчалось до меня, за две недели. Пуля, а не послание: вжик — и у меня!

Нечего и говорить, что оно меня мало обрадовало. Сил становится все меньше, но удержаться все равно надо. Мир упорно сталкивает нас в помойное ведро. Мы мешаем ему потерять себя окончательно в вихре удовольствий и в окончательном изгнании из словаря слова «обязательство». Права! Права! Права! — вот молитва и припев. Но давай мы еще попутаемся под ногами, еще помешаем их окончательному торжеству. Хотя бы «Сиянием» и «Вечерами». Я вдруг подумал, что в следующий раз (вон как я далеко загадываю назло им) хорошо бы в «Вечера» вводить одного

молодого из тех, кто тоже еще не сдался. Я бы взял Захара Прилепина[176]. Его растлевают на глазах, но там в середочке живет еще деревенский паренек с остаточком чистого сердца. И глядишь, мы бы его в этой середочке и удержали и отняли у ТЕХ.

Следующие «Вечера» как будто сдвинулись. Все рукописи после смерти Гены уже у Лены с Наташей[177]. Хотя Лена и печалится, что склад еще полон прежними книгами, что не тронут весь второй тираж астафьевского «Нет мне ответа», есть еще книги участников «Вечеров». Собирается съездить на нон-фикшн в надежде что-то продать там — нам дает уголок «Литературная учеба». Были бы силы, может, и мы с тобой выбрались бы на денек помочь ей, послушать, как «наглядные пособия».

Продолжить чтение
Еще от автора Валентин Григорьевич Распутин
Прощание с Матерой

При строительстве гидроэлектростанций на Ангаре некоторые деревни ушли под воду образовавшегося залива. Вот и Матёра – остров, на котором располагалась деревня с таким же названием, деревня, которая простояла на этом месте триста лет, – должна уйти под воду. Неимоверно тяжело расставаться с родным кровом жителям деревни, особенно Дарье, "самой старой из старух". С тончайшим психологизмом описаны автором переживания людей, лишенных ради грядущего прогресса своих корней, а значит, лишенных и жизненной силы, которую придает человеку его родная земля.

Последний срок

«Ночью старуха умерла». Эта финальная фраза из повести «Последний срок» заставляет сердце сжаться от боли, хотя и не мало пожила старуха Анна на свете — почти 80 лет! А сколько дел переделала! Вот только некогда было вздохнуть и оглянуться по сторонам, «задержать в глазах красоту земли и неба». И вот уже — последний отпущенный ей в жизни срок, последнее свидание с разъехавшимися по стране детьми. И то, какими Анне пришлось увидеть детей, стало для неё самым горьким испытанием, подтвердило наступление «последнего срока» — разрыва внутренних связей между поколениями.

Живи и помни

В повести лаурета Государственной премии за 1977 г., В.Г.Распутина «Живи и помни» показана судьба человека, преступившего первую заповедь солдата – верность воинскому долгу. «– Живи и помни, человек, – справедливо определяет суть повести писатель В.Астафьев, – в беде, в кручине, в самые тяжкие дни испытаний место твое – рядом с твоим народом; всякое отступничество, вызванное слабостью ль твоей, неразумением ли, оборачивается еще большим горем для твоей родины и народа, а стало быть, и для тебя».

Уроки французского

Имя Валентина Григорьевича Распутина (род. в 1937 г.) давно и прочно вошло в современную русскую литературу. Включенные в эту книгу и ставшие предметом школьного изучения известные произведения: "Живи и помни", "Уроки французского" и другие глубоко психологичны, затрагивают извечные темы добра, справедливости, долга. Писатель верен себе. Его новые рассказы — «По-соседски», "Женский разговор", "В ту же землю…" — отражают всю сложность и противоречивость сегодняшних дней, острую боль писателя за судьбу каждого русского человека.

Женский разговор

Введите сюда краткую аннотацию.

Изба

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.

Рекомендуем почитать
Автобиография

Автобиография выдающегося немецкого философа Соломона Маймона (1753–1800) является поистине уникальным сочинением, которому, по общему мнению исследователей, нет равных в европейской мемуарной литературе второй половины XVIII в. Проделав самостоятельный путь из польского местечка до Берлина, от подающего великие надежды молодого талмудиста до философа, сподвижника Иоганна Фихте и Иммануила Канта, Маймон оставил, помимо большого философского наследия, удивительные воспоминания, которые не только стали важнейшим документом в изучении быта и нравов Польши и евреев Восточной Европы, но и являются без преувеличения гимном Просвещению и силе человеческого духа.Данной «Автобиографией» открывается книжная серия «Наследие Соломона Маймона», цель которой — ознакомление русскоязычных читателей с его творчеством.

Властители душ

Работа Вальтера Грундмана по-новому освещает личность Иисуса в связи с той религиозно-исторической обстановкой, в которой он действовал. Герхарт Эллерт в своей увлекательной книге, посвященной Пророку Аллаха Мухаммеду, позволяет читателю пережить судьбу этой великой личности, кардинально изменившей своим учением, исламом, Ближний и Средний Восток. Предназначена для широкого круга читателей.

Невилл Чемберлен

Фамилия Чемберлен известна у нас почти всем благодаря популярному в 1920-е годы флешмобу «Наш ответ Чемберлену!», ставшему поговоркой (кому и за что требовался ответ, читатель узнает по ходу повествования). В книге речь идет о младшем из знаменитой династии Чемберленов — Невилле (1869–1940), которому удалось взойти на вершину власти Британской империи — стать премьер-министром. Именно этот Чемберлен, получивший прозвище «Джентльмен с зонтиком», трижды летал к Гитлеру в сентябре 1938 года и по сути убедил его подписать Мюнхенское соглашение, полагая при этом, что гарантирует «мир для нашего поколения».

Победоносцев. Русский Торквемада

Константин Петрович Победоносцев — один из самых влиятельных чиновников в российской истории. Наставник двух царей и автор многих высочайших манифестов четверть века определял церковную политику и преследовал инаковерие, авторитетно высказывался о методах воспитания и способах ведения войны, давал рекомендации по поддержанию курса рубля и композиции художественных произведений. Занимая высокие посты, он ненавидел бюрократическую систему. Победоносцев имел мрачную репутацию душителя свободы, при этом к нему шел поток обращений не только единомышленников, но и оппонентов, убежденных в его бескорыстности и беспристрастии.

Фаворские. Жизнь семьи университетского профессора. 1890-1953. Воспоминания

Мемуары известного ученого, преподавателя Ленинградского университета, профессора, доктора химических наук Татьяны Алексеевны Фаворской (1890–1986) — живая летопись замечательной русской семьи, в которой отразились разные эпохи российской истории с конца XIX до середины XX века. Судьба семейства Фаворских неразрывно связана с историей Санкт-Петербургского университета. Центральной фигурой повествования является отец Т. А. Фаворской — знаменитый химик, академик, профессор Петербургского (Петроградского, Ленинградского) университета Алексей Евграфович Фаворский (1860–1945), вошедший в пантеон выдающихся русских ученых-химиков.

Южноуральцы в боях и труде

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.