Каждый день сначала : письма - [39]

Он, воистину столп либерализма и общечеловеческих ценностей, не в шутку называет себя космополитом. Знает прекрасно, до поры не говорит, что общечеловеческие-то ценности — это ценности его народа, а для нас они смертельны. Читая, я всякий раз почти безошибочно после твоего письма мог угадать, где он тебя станет поправлять.

Ни в чем, что зацепило его позицию, он не согласится, все расставит по своим местам. Делает это умно, без нажима, но не пропустит.

Книга эта будет очень нужна, Валентин, не сомневайся. Конечно, читателей она много не соберет, но какая книга теперь, кроме бесстыжих и развлекательных, собирает читателя? Но сказано в ней много, и диалог напряженный, точно вы заранее сговорились, что письма ваши, как главы, пойдут потом в книгу, и мастерски следили, чтобы нигде не провисло. Я проглотил всю рукопись за четыре или пять приемов, а для меня с моими глазами это действительно «проглотил», не в силах оторваться до трех-четырех ночи. Лично меня нигде не задело, думаю, что редактура твоя была, а если бы и задело, возмущаться бы не стал, ты режешь правду-матку в отношении тех, кого любишь, но свое тоже не отдаешь, заставляя, к примеру, забыть своего оппонента (правда, ему тогда уже было, кажется, за 80), что он говорил накануне, и соглашаться с тобой (отзывы Борщаговского о романе «Прокляты и убиты» — пример тому). Только к концу, когда пошли 80-е годы, я, правда, несколько утомился, но ведь и какие события пришлись на эти годы — стыд вспомнить!

Что не принял? Да почти все принял, кроме мелочей. Думаю, что не нужен натурализм о Гейченко в его последние годы (стр. 178), это уже как снимающая все, что было, кинокамера. Задело, что загодя ты заталкиваешь Астафьева в Букеровскую премию и ищешь там справедливости (стр. 183). Но это уж на твой вкус и твой ум, советовать ничего не буду.

Но если бы пришлось что-то советовать Борщаговскому, выразил бы недоумение, зачем так много и восторженно о своем любимом зяте. Герман, режиссер, по-видимому, действительно талантливый, но при родстве-то мера нужна прежде всего.

Ну, все, больше ничего не говорю, ибо и сказать-то точно не умею, кроме благодарности вам обоим за это могучее летописание.

Хандра моя нынче, как никогда, была тяжелой и затянулась, не выбрался из нее окончательно и теперь. А может быть, уже и не выберусь. Съездил в Аталанку, в прошлом году наконец-то добился, чтобы строили там школу. Теперь строят — армяне и корейцы, а земляки мои воруют безбожно все, что доставляется для школы, и куражатся, что школа им не нужна. Ой, тяжело на это смотреть! Но смотреть надо, скоро поеду опять. Подожду встречи с Агнессой Федоровной и Михаилом Петровичем и поеду. А в Ясную Поляну, вероятно, не соберусь, и не потому, что нет времени, а боюсь уже являть себя. Позвонил недавно Василию Ивановичу в Вологду, а Ольга Серг. говорит, что ему надо минут десять, чтобы подняться и подойти к телефону, что совсем слаб. Нет, деревенское наше происхождение для нынешнего времени прочности не дает, а, скорей, напротив, раньше обессиливает. Не та атмосфера.

До Нового года, надеюсь, увидимся. В Москве не обходи, ты там собирался быть в начале ноября.

P. S. Да, захотелось после вашей переписки прочитать не только «Обвиняется кровь», но и твоего Пришвина. Книжечку уже отыскал и положил поближе. В свое время я ее, конечно, читал, но теперь мало что осталось в памяти. «Но это память, память виновата» — почти песенка.

В. Распутин — В. Курбатову

16 октября 2005 г.

Иркутск

Ну вот, выдержал я в очередной раз и Вампиловский фестиваль, и свое «Сияние» и теперь, как среди пожарища, сижу и озираюсь. Что же это такое было? И не могу понять, было что-нибудь полезное или нет. Вот заставил тебя написать «концепцию» для театрального действа, напечатали ее на программе без единой помарки, слова о том, что не согласных с нею просим не беспокоиться, остались в неприкосновенности, но они-то, не согласные, побеспокоились в первую очередь и отказа не получили. И встречены были чуть ли не торжественно (Московский театр наций, Камчатский театр и др.), и на «круглых столах» получили поддержку. Т. е. нами, тобой и мной, воспользовались, чтобы провозгласить приличествующие театру принципы, а никаких перемен не захотели. Я публично отказался в дальнейшем участвовать в этом «спектакле с переодеванием», что было встречено, разумеется, очень благосклонно.

«Сияние» прошло ровнее и спокойней. Для Л. Бородина устроили читательскую конференцию по его «Без выбора», и прошла бы она совсем достойно, если бы посреди разговора не пришлось вскакивать и бежать на следующую встречу. За все 12 лет никак не научились выделять главное от неглавного, всё в спешке, всё всмятку. А. Г. Елфимов[129] из Тобольска (ты его знаешь, печатаешься в его альманахе) привез для иркутских библиотек свои издания, говорит он прекрасно, и на него смотрели с изумлением: есть же такие люди! Но сказать толково об этом не смогли. Привыкли жаловаться, но в присутствии этого «самородка» жаловаться было некстати, а другого тона найти не смогли. А ведь это не подготовишь заранее, это надо почувствовать и подхватить. Не получилось.