Казак Дикун - [12]

Священнослужители, атаман Чепега, судья Головатый и их сопровождающие вышли к толпе и началась церемония проводов. Над притихшей площадью осанистый священник возгласил:

— Господу помолимся!

Осеняя крестом переселенцев, он взывал к Всевышнему даровать им благополучный путь, дать крепость духа и тела, уберечь от бед и несчастий. Казаки усердно молились, многие, особенно женщины, молитву творили на коленях со слезами на глазах:

— Господи, сохрани и защити нас. Царица небесная, яви свою благодать.

После богослужения на середину площади атаманский кучер подогнал фаэтон с откинутым верхом, собранным в гармошку. В упряжке, нетерпеливо перебирая ногами и кося глазами, то натягивали, то отпускали постромки два великолепных жеребца — соловый и караковый. Взойдя на подножку фаэтона, Чепега извлек из‑за пояса булаву — ту самую, которую его предшественнику Сидору Белому вручал знаменитый А. В. Суворов — и, приподняв святыню над головой, громким голосом оповестил отъезжающих и провожающих:

— Все приготовления закончены, сейчас отправляемся в путь. Порядок движения известен старшине. Вытягивать колонну строго по установленной очередности. Не отставать, не самовольничать в дороге, помогать друг другу.

И уже мягче, не по — командирски:

— Не надо унывать, братья и сестры. Добавьте к надеждам терпение и волю — и наш переход закончится наилучшим образом.

Федор Дикун стоял в группе отъезжающих молодиков. Чубатый, с улыбчивым лицом Никифор Чечик ему и остальным хлопцам вовремя напомнил:

— Пошли в полк. Сейчас дадут команду на построение.

Вскоре за околицей в сомкнутом порядке расположился первый конный полк, за ним подстраивались штабные повозки, дальше колонну продолжали пешие полки и переселенческий обоз, а замыкал всю длинную вереницу второй конный полк.

Скрип колес, топот конских копыт, толпа людей наполнили слободзейскую степь. С Чепегой уходило до трех тысяч казаков и членов их семей. А с Головатым оставалось еще больше. Им предстояло тронуться в путь несколько позднее, по прибытии на место чепеговской колонны.

Федор Дикун и его близкие головкивские друзья попали в авангардный конный полк, к сотнику Игнату Кравцу, своему первому наставнику. Передавая наказ атамана, Игнат внушал подчиненным:

— При движении и особенно в разведке пути — смотреть в оба: чтобы ни один недруг не мог вас обмануть, чтобы вы сумели разгадать любую засаду.

Потянулись дни и версты дальней дороги. В осеннее вёдро еще приветливо грело солнце, но по ночам да в пасмурную, а тем более в дождливую погоду становилось худо,

неуютно. В размокшей земле вязли повозки, случались поломки, вынужденные остановки. Но колонна медленно, неотступно продвигалась вперед. Курс выдерживался так, чтобы выйти к переправе через Днепр у Берислава, устроенной в незапамятные времена крымскими татарами и подновленной запорожцами в более поздний период.

На одной из стоянок, оставив коня под присмотром табунщиков, Федор Дикун наведался к Кодашам, ехавшим посередине переселенческого обоза. У своей повозки они раскинули походный балаганчик, натянув на колья несколько кусков пестрядины.

— Ну как вы справляетесь с маршрутом? — непринужденно спросил молодик, радуясь тому, что застал всю семью в сборе.

— Вскачь не гоним, — пошутил хозяин кибитки, — но и от других не отстаем.

С интересом рассматривавшие на Федоре его новое казачье одеяние жена Кодаша Ксения и дочь Надя в один голос заявили, что он очень возмужал, стал настоящим воином. Его пригласили присесть на полсть возле балагана, спроворили совместное чаепитие. Не столько всласть пился им чай, сколько вдоволь он нагляделся на Надю, наговорился с ней. В беседе вспомнился кобзарь Кромполя. Федор не знал, остался ли он в Слободзее или пристроился к их партии переселенцев.

— Тут он, — радостно сообщила Надя. — Его взяли с собой Филоновичи, у них три подводы идут.

Дорога — спутница размышлений. Она уводит человека в необозримые дали пространства и времени. У каждого из тех, кто следовал с Чепегой, находилось немало думок о прошлом, сегодняшнем и завтрашнем дне. Надолго задумывался в своем фаэтоне и кошевой атаман. Мнились ему зори и рассветы мятежной юности, эпизоды боев и походов в зрелые годы, образы друзей — побратимов. Перебирал он в памяти все, что выпало ему после упразднения Запорожской Сечи. Изъянов в своих поступках не находил. Оттого почести и награды, выпавшие ему, считал бесспорной данью за его риск и отвагу, преданную службу казачьим идеалам и интересам великого русского государства, оградившего Украину от окончательного разорения иноземцами.

А наград было много. Под бдительной стражей его племянника Евтифия Чепеги отдельно от войсковых докумен

тов, в надежном железном ящике под двумя замками, доставлялся к новому месту жительства целый букет орденов, жалованных грамот и писем правительственных сановников, принадлежащих Захарию Алексеевичу. Вез Ев- тифий и его «саблю, дорогими каменьями усыпанную», — подарок Екатерины И, отметившей им атамана совсем недавно. В почетных бумагах покоилась прошлогодняя грамота о дворянском достоинстве Захария Чепеги по третьей части дворянской родословной книги, подписанной предводителем дворянства Екатеринославской губернии Николаем Капнистом.