Казак Дикун - [13]

«Да, много мне всего привалило, — мысленно рассуждал сам с собой в прошлом неприхотливый казак. — И земли мне дали в Новомосковском уезде 15 тысяч десятин. Богач! Так ведь я по заслугам и по своей должности не обязан быть бедным».

Мысль эта утешала. И все же где‑то подсознательно, в глубине души, пронзительно остро появлялась у него укоризна самому себе за то, что легла между ним и рядовым товариством непроходимая пропасть, которую и преодолеть, и обойти он уже не мог.

Миновали Буг, приближались к берегам Днепра. Занедужил старый кобзарь Василь Кромполя, о чем весть распространилась по всему обозу. Он лежал в повозке Фило- новичей без стонов, с закрытыми глазами, изредка приподнимаясь, чтобы поглубже вдохнуть свежий воздух. Но на поправку дело не шло. Когда преодолевали водную преграду, он открыл глаза, долго всматривался в свинцовые волны реки, сильно сузившейся здесь, а потом, как в забытьи, зашептал: «Днепр седой и вечный, сколько же ты повидал людского горя». Спустя минуту, иное: «А сколько казацких лодок — чаек пронес ты вниз по течению, сколько сабельного звона оглашало твои берега».

От днепровской переправы колонна делала крутой поворот на север с тем, чтобы выйти в направлении земель Войска Донского, к крепости Дмитрия Ростовского, а от нее, совершив обширную петлю, к Ейскому укреплению, что прилепилось у северо — западной границы Кубани. Туда предстояло еще ехать да ехать, идти да идти.

Недолго протянул Кромполя. Он тихо, без звука, скончался в полночь, когда переселенцы находились на бивуаке за Днепром в двух — трех верстах от Берислава. С восходом солнца, по поступлении печального известия, атаман

распорядился по — быстрому изготовить гроб и похоронить покойного на днепровском кургане, откуда открывалась ширь степей и вид на бурунные воды реки.

— Умер последний настоящий кобзарь в нашем коше, — глухо, с какой‑то затаенной тоской произнес Чепега, возможно, еще и оттого, что это событие напомнило ему о его собственных преклонных летах и бренности всего сущего. Он не участвовал в похоронах. Разрешил пойти к кургану вместе с процессией всем, кто пожелает, а служителям церкви дал наказ не затягивать отпевание и погребение покойного.

Большинство путников использовало продленную остановку для своих неотложных дорожных нужд — починки сбруи, подвод, одежды и обуви, ухода за живым тяглом. Но немалая процессия собралась и у гроба Кромполи, чтобы проводить его в последний путь. В этой массе людей оказались Надя Кодаш и Федор Дикун. Она первая подошла к нему, молча кивнула головой, произнеся чуть слышно:

— Теперь нам уже никто не споет таких думок, как он.

А Федор так же тихо добавил:

— Про свободу и справедливость на земле.

На скате кургана, обращенного к Днепру и Бериславу, уже чернела готовая могила, отрытая казаками из хозяйственной команды. Дьякон совершил заупокойную молитву и вот уже — гроб в узкой черной щели, по нему застучали комья земли, брошенные руками доброжелателей покойного. А затем земля накидывалась уже лопатами, пока над могилой не вырос невысокий холмик. В его головной части, как сиротливый скелетец, белел свежевырублен- ный крест.

Возвращались, поминая добрым словом усопшего. Ка- кой‑то уже в немалых летах казак, с заметной сединой, шедший вблизи Федора и Надежды, задумчиво повествовал спутникам о жизни Кромполи, о его таланте певца. Он сделал краткую паузу, потом заключил:

— Отсюда, выше по Днепру, не так далеко до его гремучих порогов. Там их много. Но самый грозный и страшный — Ненасытец, или Дед — порог. Вода падает с него белая, как пена, ушч глохнут от лавинного грохота. Кромполя любил эти места в молодости, сказывал., проживал тут поблизости, не раз выходил отсюда с казаками в дальние походы. Вот и упокоился он, считай, на своей родине, поближе к дорогим ему порогам.

По разбитым шляхам, мимо редких селений, зачастую — по нетронутой целине с поблекшими осенними травами двигался переселенческий люд, отвоевывая себе версты у безбрежного пространства. Правее, к востоку, все дальше от Днепра уводила черноморцев дорога. Начался октябрь, погода постепенно портилась, по ночам легкий морозец белесым налетом покрывал травы и деревья. Если первоначально колонна за день преодолевала 25–30 верст, то теперь на одну треть меньше.

Федор Дикун не раз наблюдал, как озабоченно, с какой настойчивостью кошевой требовал от командиров полков и сотен, старших повозочных обоза сохранения хотя бы минимального темпа движения. Ему особенно запомнились слова атамана:

— Расстояние велико и трудности большие, но мы должны преодолеть все препятствия и поскорее добраться до ростовской крепости.

Подналегли, скорость прибавилась. Однако это увеличило и невзгоды. До подхода к устью Дона вследствие заболеваний и смерти пришлось похоронить еще несколько человек. Жальче всего было терять детей. Проведав о таком несчастье в какой‑либо семье, Надя Кодаш горевала с неподдельным чувством, как будто она сама лично лишилась сестренки или братишки. Ксения, мать Нади, даже ее пожурила: чего, мол, до надрыва переживаешь, Бог дал, Бог взял, авось еще детишки народятся.