Кайзеры - [182]

Претензия на статус «мировой империи» толкала Вильгельма II на участие в любых конфликтах, в какой бы точке мира они ни возникали. Он предостерегал «народы Европы» от «желтой опасности». Присвоив себе титул Admiral of the Atlantic, он указывал Admiral of the Pacific, русскому царю, что миссия России — не в Европе, а в Восточной Азии. В 1898 году он объявил себя покровителем 300 миллионов мусульман мира. В 1894 году он потребовал аннексии Мозамбика, в 1896 году хотел отправить войска в Южную Африку, даже если это привело бы к «сухопутной войне» с Англией. Через три года он выслал англичанам оперативные планы войны против буров, изготовленные германским генеральным штабом но его заказу. В Южной Америке должна была возникнуть огромная немецкая колониальная империя за счет Соединенных Штатов. Американцам он пообещал, что в случае войны Соединенных Штатов против Японии прусские войска будут защищать Калифорнию. В переписке и беседах с англичанами он подчеркивал свои дружеские чувства к Англии и безобидность немецких военно-морских планов, и в то же время предлагал Америке начать совместную войну против британской мировой империи. Гольштейн, учившийся политическому искусству под началом Бисмарка, впадал в полную растерянность перед лицом непоследовательности и мании величия императора. Однажды он вынужден был констатировать, что Вильгельм II на протяжении шести месяцев потребовал от него три разные внешнеполитические программы: «Вначале сближение с Россией и Францией для защиты наших колоний от Англии; затем отдать паши колонии… той же самой Англии, теперь… и Россию, и Англию по боку, и будем искать счастья у галлов». Гольштейн, однако, предположил, что у императора «имеет место нечто стихийно-эмоциональное, что побуждает его переносить личные антипатии на деловые вопросы».

Чем больше усиливалась власть Вильгельма II, тем сильнее становились опасения окружающих относительно его психической нормальности. Еще в 1891 году португальский дипломат Эса де Кейруш распознал, какую опасность несет в себе личность германского императора: возможно, что Вильгельм действительно мог привести империю к «прекрасным временам», но вероятнее все же была грандиозная катастрофа. «Вильгельм II в буквальном смысле играет в азартную игру жуткими «костями из стали», о которых когда-то говорил Бисмарк», — полагал Кейруш и предсказывал, что этот император либо «с небрежным величием будет из своего берлинского дворца управлять судьбами Европы», либо в один прекрасный день, исполненный меланхолии, сидя в лондонском отеле, «будет разглядывать помятую двойную корону Германии и Пруссии, извлеченную из эмигрантского чемоданчика».

И в Германии широкая публика громко заговорила о том, что император Вильгельм II, похоже, в припадке мании величия возомнил себя Цезарем. Опубликованная в 1894 году маленькая брошюрка историка Людвига Квидде о душевнобольном римском императоре Калигуле немедленно была воспринята как слабо замаскированные нападки на Вильгельма II. И в высших политических кругах Германии было немало людей, высказывавших подобные опасения. Бисмарк утверждал, что намеревался остаться на своем посту «лишь потому, что распознал ненормальное душевное состояние императора» и хотел предотвратить катастрофу империи. Гольштейн жаловался на то несчастливое обстоятельство, что склонность Вильгельма лететь на огонь, подобно светлячку, снова и снова вызывает у немецкого парода ассоциации с душевнобольными королями Фридрихом Вильгельмом IV Прусским и Людвигом II Баварским (с которым он, кстати, тоже был в родстве). Тайный советник упомянул также вывод ведущего лондонского специалиста, согласно которому «неустойчивость нынешнего императора является явным симптомом начальной стадии определенного психического состояния, которое, однако, следует в первую очередь оценивать и лечить не столько психологически, сколько физиологически. И прусский военный министр Бронзарт вынужден был в 1896 году с ужасом констатировать, что «у Его Величества, похоже, не все в порядке». Вскоре по Берлину поползли слухи о том, что союзные князья совместно с рейхстагом намереваются объявить императора душевнобольным и вынудить его к отречению. Когда в 1897 году Вильгельм II публично заявил, что в средние века Вильгельма I причислили бы к лику святых, и при этом добавил, что по сравнению с «Вильгельмом Великим» Бисмарк и Мольтке были не более чем «подручными и пигмеями», то в тысячах немецких семей сложилось убеждение в том, что «высочайший оратор… собственно, уже невменяем». Прусский посланник в Мюнхене так писал о настроениях в Баварии: «Наши многочисленные здешние противники ликуют и втайне надеются на распад империи… Ожесточение достигло доселе небывалых размеров… Многие по секрету говорят, что Его Величество психически болен, даже в прессе появились такие намеки. Я же сам не рискую сказать, что я думаю о Его Величестве… Здесь со всей серьезностью обсуждают возможность государственного переворота в империи». С невероятной прозорливостью граф Монте писал: «Создается впечатление, будто этого господина на какое-то время обуял злой дух, который затмил его разум и толкнул его на речи, до глубины души оскорбляющие нацию».