Кайзеры - [127]

6 августа 1806 года Франц II вынужден был констатировать, что последние события сделали для него невозможным дальнейшее исполнение обязанностей императора, после чего объявил о сложении с себя полномочий и обязанностей верховного главы империи и императорской короны. Форма этого акта была вполне достойна и заслуживает всяческого уважения (Srbik, 64), по тем не менее императора жестоко упрекали и за содержание, и за форму этого поступка. Утверждалось, что Франц пытался превратить императорскую корону, сложения которой Париж в ультимативной форме потребовал до 10 августа, в объект недостойной торговли, и лишь неуступчивость Наполеона и очередной провал австрийской дипломатии не позволили совершиться этому «гешефту» (Aretin, I, 504f). Действительно, император попытался получить какие-то выгоды для своей монархии, и при знакомстве с некоторыми документами (предложениями, экспертными заключениями) того времени, может сложиться впечатление, что эти упреки в какой-то мере справедливы. Однако существует один документ — большая резолюция императора на докладе Штадиона от 17 июля 1806 года, которая, ярко характеризует смесь настроений и устремлений, владевших в то время мыслями Франца. Здесь и сознание долга императора перед империей, и страх перед могущественным противником, и отчаянное стремление к миру и желание чего-то добиться для свой монархии. Хотя этот документ много и часто цитировали, мы считаем необходимым привести его целиком:

«Отказ от императорского титула может произойти в тот момент, когда преимущества, проистекающие для моей монархии от этого титула, станут меньше недостатков, проистекающих из дальнейшего его удержания, в момент, когда я не буду в состоянии выполнять обязанности, налагаемые на меня императорским титулом, или в момент, когда отказ от титула не принесет преимуществ монархии, по его нельзя будет избежать ввиду давления непреодолимых внешних обстоятельств. Поэтому крайне важно своевременно определить этот момент и получить от Франции в обмен на такой отказ, если в нем возникнет необходимость, наибольшие преимущества для моей монархии, причем в таком случае предпочтительнее полностью разорвать связи монархии с имперским сообществом, нежели по-прежнему оставлять ее в составе этого сообщества, которое окажется полностью зависимым от Наполеона, будет иметь Наполеона в качестве верховного главы и полностью использоваться Наполеоном для осуществления его замыслов; поэтому необходимо как можно скорее направить графа Меттерниха в Париж и снабдить его инструкциями, согласно которым ему следует точно выяснить планы Наполеона в отношении Германии, но так, чтобы не дать Наполеону повода вовлечь мою монархию в новый конфликт, и предписать ему незамедлительно докладывать обо всем узнанном, представлять дело так, что цепа императорского титула весьма высока, но не выказывать и явного неприятия отказа от титула, и, если будет установлено, что с планом Наполеона не связаны подрывные действия в отношении империи и интересов Австрии в империи, то выразить готовность к отказу от титула в обмен на значительные преимущества для моей монархии. Франц собственноручно». (Titel und Wappen 3).

Впечатление о том, что Франц попытался воспользоваться трагической необходимостью для совершения нечистоплотной сделки, может возникнуть при чтении этого документа только у того, кто, подобно Реслеру или Србику, хотел бы увидеть в исполнении императора какой-нибудь театральный жест, соответствующий «всемирно-историческому значению момента» (Srbik, 65). Такая романтическая установка соответствовала бы националистическому общественному сознанию XIX века, но она ни в коей мере не совместима с трезвым сознанием эпохи позднего Просвещения. Наилучшим свидетелем и самым объективным экспертом здесь следует признать Гете, который узнал об этом событии, возвращаясь с курорта, расположенного на дальней периферии империи, и воспринял новость если не равнодушно, то, по меньшей мере, без особых эмоций. Для Франца же, безусловно, ситуация была куда более сложной — решение принималось нешуточное, поскольку результаты его были необратимы, во всяком случае, изменить их можно было только путем новой кровавой войны. Стремление получить при этом хоть какие-то преимущества для своей страны не выходит за обычные моральные рамки тривиальной дипломатической сделки.

Нас все же едва ли устроит это сухое логическое умозаключение — хочется проявлений потрясения, соответствующих величию момента драматических высказываний из уст последнего носителя короны Карла Великого. Но даже если нам и не повезет отыскать нечто подобное, то стоит все же заметить, что если где-нибудь вообще сохранилась естественная привязанность к традициям империи, то только в Вене, но не в сфере эмоций, а в жизни, где эти традиции еще долго продолжали существовать и действовать. Здесь, в резиденции императора, хранились императорские регалии, которые представителям императора удалось спасти из Регенсбурга в 1796/1800 годах, сюда была перенесена штаб-квартира магистров Тевтонского ордена, здесь позаботились об имперских чиновниках, оставшихся без работы. Австрийский посол в Регенсбурге Фаненберг принадлежал как раз к тем людям, которые весьма болезненно (хотя и не романтическом духе) восприняли распад империи. В докладе, направленном 3 июля 1806 года из Регенсбурга (этот документ в сокращенном изложении был представлен императору), Фаненберг писал: «Низко, очень низко во всех отношениях пала старая добрая Германия, которая, будучи единой, смогла дать отпор даже римлянам: теперь, уступив розни интересов, она пала столь низко». Позднее, 10 августа он написал: «Такого произвола в Германии себе еще никто не позволял. А платить за все приходится простым подданным — ведь имперского права для них больше не существует и они выданы на милость и немилость своих суверенов. В будущем трудно будет поверить, что такое вообще могло произойти, что князья и курфюрсты посмели нарушить клятвы верности, данные императору, и вывели свои, дарованные императором лепные владения из империи». (Extrakte, 29, Nr. 63 und 78). Такой взгляд на события, безусловно, должен быть признан односторонним, но он, пожалуй, наилучшим образом иллюстрирует умонастроение Франца в момент конца империи.