Кавалеры Виртути - [27]

Тремя часами позже раздался телефонный звонок. Дежурный по Складнице плютоновый Лопатнюк доложил, что несколько постов услышали выстрел, скорее всего из пистолета.

— В армии оперируют точными фактами, а не предположениями, — сухо сказал в трубку капитан Домбровский.

Лопатнюк объяснил, что донесения поступили к нему столь разноречивые, что установить, из чего стреляли, пока невозможно.

— Где раздался выстрел?

— В лесу, за нашими главными воротами, пан капитан.

Голос Лопатнюка звучал несколько подавленно, но спокойно. Такие единичные выстрелы время от времени раздавались то в одном, то в другом месте и раньше. Поэтому плютоновый не придал особого значения донесениям постов. Командованию он доложил о выстреле просто потому, что это входило в круг обязанностей дежурного.

— Далеко ли от нас выстрелили? — снова спросил капитан.

— За мастерскими Совета Порта.

Домбровский посмотрел в темный угол, где лежал майор:

— Ты слышал, Генрик?

Капитан знал, что комендант Вестерплятте уже не спит. И действительно, послышался скрип топчана, а через минуту на фоне оконного прямоугольника он увидел силуэт майора Сухарского. Распахнув окно, он стал чутко вслушиваться в ночную тишину. Новый телефонный звонок прозвучал в этой тишине непривычно громко. На этот раз звонил городской телефон, и трубку взял сам майор. На другом конце провода молчали.

— Алло, вас слушает Транзитная Складница, — громко повторил Сухарский.

И вдруг услышал незнакомый, чуть хрипловатый голос, который спокойно и отчетливо сказал по-немецки:

— Ди гесте коммен юбер ди брюке…

Часть вторая СТО ПЯТЬДЕСЯТ ЧАСОВ

ПЯТНИЦА, ПЕРВОЕ СЕНТЯБРЯ, РАССВЕТ И УТРО

1

Светало. От горизонта по воде уже протянулись к берегу залива первые полосы бледноватого света. На высоких городских башнях, на золотом плаще короля, фигура которого венчала вершину шпиля ратуши, на крестах кафедрального собора тлели розоватые отблески утренней зари. Но внизу, над руслом Мотлавы, над портом и над каналом еще лежала густая мгла, в которой слабо вырисовывались невыразительные очертания зданий Нового Порта, элеватора, складов и ажурные стрелы подъемных кранов, дремлющих над Мертвой Вислой. В этом сером, поглощавшем все краски рассвете зеленые кроны деревьев, растущих по всей косе, походили на темный, сильно удлиненный купол, опирающийся своими краями на высокую крепостную стену и плотно прикрывающий внутреннюю часть полуострова.

Вокруг царила тишина. Ни одна волна не тревожила водную гладь канала. Спящие на воде чайки еще не проснулись, а первый крик иволги был короток и слаб, почти не слышен. Правда, из глубины леса, с верхушек самых высоких деревьев отозвались другие птичьи голоса, но потом снова все замерло…

Стелющаяся над каналом мгла вскоре начала рассеиваться, обнажая носы плавучих портовых кранов, длинные глухие стены складов, крышу высокого элеватора, круглую башню старой крепости Вислоуйсьце и заостренные зубцы крепостных стен.

Первый сильный порыв утреннего бриза — и внезапно тишину наступающего рассвета разорвали орудийные выстрелы. Эхо их, отразившись от зданий Нового Порта, прибрежных рощ и крепостной стены, с глухим рокотом покатилось к морю. Секунду спустя где-то в самой узкой части основания полуострова вспыхнули очаги высокого пламени и раздались разрывы снарядов. В кустах неподалеку от ворот к железнодорожному полотну послышались голоса людей, а еще через минуту можно было уже заметить мелькавшие там и здесь силуэты немцев. Часы на башне костела в Новом Порту пробили третью четверть — было 4 часа 45 минут 1 сентября 1939 года…

Майор Сухарский медленно повесил телефонную трубку на рычаг аппарата и подошел к открытому окну кабинета. С минуту он стоял неподвижно, потом, слегка повернув голову, произнес в полумрак комнаты:

— Гости переходят через мост…

Майор сказал это, как всегда, спокойно, неторопливо и негромко, однако Домбровский уловил в его голосе какие-то необычные нотки — то ли взволнованности, то ли озабоченности.

— Объявляем тревогу? — спросил капитан.

Сухарский не ответил и продолжал стоять в той же позе, словно не расслышал вопроса. Домбровскому давно следовало бы привыкнуть к несколько странной манере своего начальника внезапно погружаться в глубокое раздумье и некоторое время совсем не реагировать на окружающих. Но как ни старался капитан приучить себя к этому, ничего у него не получалось. В таких случаях он обычно испытывал легкое раздражение и не умел скрыть своего нетерпения. Так было и теперь. Глядя в упор на майора, Домбровский повторил уже громче:

— Прикажешь объявить тревогу?

Голова майора качнулась немного влево. Голос его был по-прежнему спокойным, даже, как показалось капитану, каким-то бесцветным.

— Нет, Францишек. Солдаты измучены, пусть еще поспят.

Домбровский схватил висевший на поручне кресла ремень, надел его и застегнул пряжку.

— Ты еще сомневаешься, Генрик? Еще предаешься иллюзиям?

Майор долго молчал, потом заговорил с перерывами:

— Может, я и обманываюсь… А лучше было бы сказать… питаю надежду, хотя и очень слабую…

Они стояли посреди темного кабинета, разделенные столом. Капитан оперся руками о край стола и произнес несколько резковато: