Катькина дача, или Есть ли на свете лишний человек - [5]

 -- Ну, вот, Катя, теперь есть у тебя и дача! -- говорил Архип, бережно укладывая в люльку пелёнки, которые принёс Сеня, а на них девочку, которая теперь вовсе его не боялась. -- Теперь, ребята, у кого есть ножи, давайте ложа делать; я каждому карандашом отчерчу -- так по нему и режьте.

 -- А нам что же делать? -- печально спрашивали те, у кого ножей не было.

 -- И вам дело найдётся! За грибами да за ягодами ходите? Корзины всем нужны? Ну, вот я покажу вам, как корзины плесть. Они вам самострелов наделают, а вы им корзин наплетёте.

 И поднялась у ребят дружная, горячая работа, а Архип ходил между ними, словно учитель, и кому помогал, у кого поправлял, кому просто показывал.

 -- Хорошо с тобой, дедушка! Занятно! -- сказала ему шустрая, быстроглазая девочка. -- И чего это мы тебя прежде боялись?

 -- С лица я нехорош, девонька.

 -- Так что ж лицо! Ты ведь добрый! -- заговорили ребятишки.

 -- Да, вот хорошо нам здесь, на Катькиной даче, -- сказал Сеня, -- а Ване-то, да Наташе -- каково дома с их двойнями. Да и Дуньку тоже жаль! Дедушка, знаешь что? Завтра я принесу тебе Катьку пораньше, а потом пойду за Ваней. Мы с ним по двойнёнышку и принесём сюда. Пусть и Ваня с нами играет -- он такой молодец! Хорошо?

 -- Если ты Ваню приведёшь, так я за Наташей схожу и ей помогу, пусть и она с нами, -- сказала высокая черноволосая и красивая девочка, Маша. -- Они у ней тоже ещё не ходят, а только ползают. Можно, дедушка?

 -- Отчего нельзя?! Я всем рад! Только вот, думается, коли все здесь будут, грех Дуню одну оставить. Да она, вишь, и сама от трудов своих больная.

 -- Правда! Так я за ней схожу, её толстуна принесу, -- отозвалась другая девочка, Малаша, -- а дойти-то сюда, она дойдёт.

 -- Это уладили? И слава Богу! -- сказал Архип. -- А теперь вот ещё что: куда мы пятерых ребят без люлек денем? Так уж вы денька два пообождите, пока я люлек наплету да навешаю, а потом с ребятишками и белья прихватите и корму для них.

 И опять принялся он ещё люльку плести, а ребятишки кругом работали изо всех сил. Но Катька скоро задала им на своей даче ещё новую работу. Она наелась, выспалась, Архип помыл её и посадил на землю -- погулять. Сначала она, быстро перебирая ножками, ползала от одного ребёнка к другому с удовольствием, но вдруг закричала, как резаная, растянулась на земле и стала махать руками и ногами. Сеня и Архип бросились к ней, стали её осматривать и увидали, что она сильно занозила ногу. Архип занозу вытащил, раночку замыл и завязал, а когда Катька успокоилась, он сам над собой расхохотался и сказал ребятишкам:

 -- Вот и хорошо, что она сегодня здесь одна! А что, кабы их здесь шестеро было, да все они позанозили себе ноги, либо руки, что бы мы тогда делать стали! А поэтому я так смекаю, чтобы эта детвора не мешала нашей жизни солдатской, надобно сделать, чтобы ей хорошо было, и не могли бы они ни занозиться, ни ушибиться. Верно?

 -- Верно, дедушка!

 -- Так мы вот что сделаем, ребятушки: выпроси завтра у отцов по лопате, а у матерей по старому решету. Место это мы от травы и сору расчистим, а сверх насыплем на него побольше хорошего просеянного песку. Песок тут, кстати, недалеко. Ползай тогда честная компания -- нет тебе ни вреда, ни обиды, а и нам посвободнее!

 В тот же вечер Архип поплёлся в лавку и купил себе топор и лёгкий железный заступ. Назад он шел быстро и весело, без малейшей натуги. "Выздоравливаю! Крепну! Что делать -- знаю! Благодарю Тебя Боже, Создатель мой!" -- думал он радостно.

 А дней через пять в его Катиной даче висело уже шесть люлек, а на земле была расчищена и посыпана просеянным песком большая площадка, а чтобы ребятишки не могли уползать с расчищенного места, Архип обнёс его невысоким плетеньком из тростника и кольев, сам он мог перешагнуть через него, но ползуну было через него не перебраться. Маленькие няньки не могли нахвалиться этой затеей. Теперь можно было не таскать ползунов день-деньской на руках, можно было и поиграть, и покупаться, и поработать! Кормил Архип ребят не часто, а раза по четыре в день, и тоже по-своему: он сажал их на песок полукружком, сам садился перед ними на корточки и клал им в рот кашу по очереди. И ребятишки скоро так привыкли к такому порядку, что как только он выходил на площадку с горшком, они ползли к нему, садились рядышком и протягивали ротики. И Архип, и старшие дети хохотали над ними счастливым, любящим смехом. После еды Архип аккуратно обмывал им рожицы, и они так привыкли и к этому, что нисколько не упирались, не вертелись и не плакали. Играли у него ползуны в песке всегда с засученными рубашечками, а если с которым-нибудь случался грех какой, Архип сажал его на другое место, мокрый песок выбрасывал заступом, тащил виноватого на речку, обмывал и опять пускал к товарищам. Он называл их своей золотой ротой и не мог на них нарадоваться. Дети лeт трёх-четырёх играли песком, камнями и прутиками возле плетня, а большие всегда ютились возле Архипа, потому что рассказывать он был великий мастер, а иногда и читал им прямо по книжке. Самострелы были готовы, и Архип каждое утро делал своим казакам ученье, на манер того, как насмотрелся ещё мальчишкой в Петербурге, а его казаки и козачки любили его и слушались своего атамана, словно он был не одноглазый старик, а настоящий удалец казацкий. О болезни своей и слабости Архип среди этой жизни словно забыл. Да она и в самом деле проходила и от чистого лесного воздуха, и от здоровой еды, а главное оттого, что не болела теперь его измученная душа -- теперь он был всегда весел.