Кассандра - [38]

События выскользнули из наших рук и обернулись против нас. Тогда мы стали придавать им чрезмерное значение. С какой расточительностью изготавливались для Гектора щит, меч, копье и панцирь! Не только лучшее, но и красивейшее оружие подобало ему. Однажды, когда в воздухе уже чувствовалось предвестие весны, я встретила Гектора у дверей оружейной мастерской. Не обращая внимания на следовавших за нами людей Эвмела, он подошел ко мне. Иногда достаточно одного разговора. Стало ясно, он наблюдал за мной. «Похоже, ты убегаешь от меня, сестра, — сказал он без упрека в голосе. — А ты знаешь куда?» Давно уже ни один вопрос не волновал меня так, как этот. Гектор. Любимый. Он знал, что ему недолго осталось жить. Я знала, что он знает. Что я могла ему сказать? Я сказала, что Троя уже не Троя. Что я не знаю, как мне справиться с этим. Что я чувствую себя как раненый зверь в ловушке, что не вижу выхода. Всегда, когда я думаю о Гекторе, я чувствую спиной край мраморной стены, к которой я прижалась, и запах конского навоза, смешанный с запахом земли. Он положил мне руку на плечо и притянул к себе. Маленькая сестра. Всегда одинаково. Всегда сверху вниз. «Наверное, ты не можешь быть другой, мы должны с этим считаться. Жалко, ты не мужчина. Ты могла бы сражаться. Поверь мне, иногда это легче». — «Чем что?» Мы улыбнулись.

Кроме нас говорили наши глаза. Что мы любим друг друга. Что мы должны попрощаться. Никогда Гектор, любимый, не захочу я больше быть мужчиной. Я буду благодарить те силы, которые определяют пол людей, благодарить за то, что я смею быть женщиной. Что в тот день, когда ты погибнешь, о чем знаем мы оба, я смогу не быть там, избегнуть того поля боя, где снова неистовствовал Ахилл, скот, после того как наши убили его друга, его любимца Патрокла. Новость с двояким смыслом. Разве не спасена теперь Поликсена? Она может оставаться вне игры. Юная рабыня Ахилла прибежала к Анхизу с искаженным от ужаса лицом. Брисеиду, нашу Брисеиду, чтобы утихомирить ее похотливого господина, Агамемнон собственноручно возвратил Ахиллу. И в каком она состоянии теперь! Девушка плакала. Нет, она больше не вернется туда. Делайте с ней что угодно. Арисба кивнула милой Ойноне. С нее, с этой юной рабыни, которую надо было спрятать, началась вольная жизнь в пещерах. Следующим летом я увидела ее снова — совсем другим человеком. И я была готова стать другим человеком, он уже давно пробуждался во мне среди отчаяния, боли и тоски. Первое его движение — укол зависти, когда, обняв за плечи рабыню Ахилла, Ойнона увела ее куда-то. А я? Спасите меня тоже, чуть не закричала я, но то, что мне суждено было пережить, я еще не пережила. В тот день, вся в холодном поту, на своем ивовом ложе, я знала — Гектор отправился на бой, я знала — Гектор погиб.

Как это произошло, никто мне не сказал, никто не решился заговорить со мной об этом, и Эней молчал — он был там, но о нем я не беспокоилась. В глубине всех глубин, там, где душа и тело еще едины, куда не достигают ни слова, ни мысли, я знала все: как Гектор сражался, как был ранен, как стойко оборонялся и как умер. «Я была Гектором» — это не преувеличение, потому что сказать: «Я была с Гектором» — слишком мало. Оставаясь живой, я была тем, чем стал мертвый Гектор: куском сырого мяса. Бесчувственной. Крик матери, рыдания отца — все было где-то далеко. Можно ли отцу выпросить у Ахилла тело Гектора? Почему бы нет? Ночной поход отца бесконечно тронул бы меня, если б я еще оставалась собой. Теперь меня тронуло лишь то, что отец не смог напасть на спящего Ахилла. И вот я снова стою на стене, на хорошо знакомом месте у Скейских ворот. Внизу весы. На одной чаше — глыба сырого мяса, что было некогда Гектором, моим братом, на другой — все наше золото для убийцы Гектора. Это было низшей или высшей точкой войны. Холод внутри меня, Андромаха, без памяти лежащая на земле. И лицо Поликсены, так подходившее ко всему этому, и страсть к саморазрушению на нем. Как брезгливо бросает она на груду золота свои кольца и ожерелья. Мы не знали раньше, что можно уравновешивать тело мертвого и золото. Но, оказывается, можно и другое: обменять мертвого мужчину на живую женщину. Ахилл закричал Приаму: «Эй, царь! Отдай мне твою красивую дочку Поликсену и оставь себе свое золото».

Смех Поликсены. И ответ царя, быстро посовещавшегося с Эвмелом и Андроном: «Уговори Менелая отказаться от Елены, и ты получишь мою дочь Поликсену».

С этого дня я перестала видеть сны — плохой знак. Этот день и ночь, последовавшая за ним, разрушили во мне то, что шлет нам сны, и хорошие и плохие. Ахилл, скот, обложил данью все внутри и все вне нас. В ту ночь, когда сжигали тело его любимца Патрокла, Ахилл, скот, заклал как жертву двенадцать пленников благородного рождения, среди них двух сыновей Гекубы и Приама. В эту ночь боги покинули нас. Двенадцать раз — звериный вопль. И с каждым все глубже вонзались ногти матери мне в руку. Потом затрещали тринадцать костров, один огромный, двенадцать поменьше, полыхающее пламя на черном небе. Потом запахло горелым мясом, ветер подул с моря. Двенадцать раз изжигало раскаленное железо то место в нас, где зарождаются боль, любовь, жизнь, сны. Ту не имеющую имени мягкость, что делает человека человеком. Мою руку выпустила седая, с запавшими щеками старуха — Гекуба. Жалко стонущий куль в углу — Андромаха. Поликсена, острая и стремительная, как меч. И лишившийся царства, больной старик Приам. Темная Троя замерла в мертвой тишине. Отряд наших воинов под предводительством брата Париса штурмовал подвалы цитадели, где, трясясь от страха, теснились греческие пленники. Одна из дворцовых служанок проводила меня туда. Я вошла в погреб, пропахший плесенью, нечистотами и потом. В дрожащей тишине стояли друг против друга троянцы и пленные греки, между ними пропасть в один шаг, над пропастью блестящие ножи троянцев. И тогда я, не в жреческом одеянии, пошла по этому узкому проходу, обдаваемая горячим дыханием греков и холодом троянских ножей, шаг за шагом, от одной стены до другой. Все молчало. За моей спиной опускались клинки троянцев. Греки плакали. Как я любила своих троянцев.