Карты на столе. Немой свидетель. Смерть на Ниле - [190]

Я сразу увидел, что, несмотря на нарочитую резкость с матерью, вы отчаянно оберегаете ее от чего-то. И очень скоро я узнал — от чего. Уже потом, как-то утром, я застал ее в состоянии опьянения. Больше того, я понял, что она запойная пьяница, а с такими всего труднее иметь дело. Вы вели себя по-настоящему мужественно. Но, как все скрытные пьяницы, ока хитра. Она обзавелась запасом спиртного и успешно прятала его от вас. Не удивлюсь, если только вчера вы обнаружили тайник. И тогда получается, что этой ночью, как только ваша матушка заснула, вы выскользнули из каюты с содержимым этого cache, перешли на другой борт, поскольку с вашей стороны был берег, и выбросили все это в Нил.

Он смолк.

— Я прав, не так ли?

— Конечно, правы, — пылко заговорила Рона ли, — а я дура, что не сказала сразу! Но я не хотела, чтобы все знали. Пошли бы разговоры. И уж совсем глупость… такая глупость, что…

— Такая глупость, что вас вынуждены были заподозрить в убийстве? — договорил Пуаро.

Розали кивнула.

Снова ее прорвало:

— Я так старалась, чтобы никто не знал… Ведь это даже не ее вина. Ее выбили из колеи. Ее книги не расходятся. Всем надоел этот дешевый сексуальный бред… Это мучило ее, страшно мучило. И тогда она… начала пить. Я долго не могла понять, почему она такая странная. А когда поняла, пыталась остановить. Какое-то время она держится, потом — все сначала: скандалы с людьми, ссоры. Ужас! — Она передернула плечами. — Надо было все время караулить ее — чтобы удержать… А потом… потом появилась неприязнь ко мне. Она настроилась против меня. Еще немного, и она меня возненавидит…

— Pauvre petite[338],— сказал Пуаро.

Она резко одернула его:

— Не жалейте меня. Не сочувствуйте. Так мне проще. — И она тяжело, всем изболевшим сердцем, вздохнула. — Как же я устала… Смертельно.

— Я знаю, — сказал Пуаро.

— Про меня ужас что думают: высокомерная, злая, со скверным характером. А что я могу? Быть приветливой? Я забыла, что это такое.

— Именно это я сказал: вы слишком долго несли свое бремя в одиночестве.

Розали медленно проговорила:

— Какое это облегчение — выговориться… Вы… вы всегда были добры ко мне, мосье Пуаро. А я вам грубила.

— La politesse[339] между друзьями — это лишнее.

Снова ее черты выразили подозрительность.

— А вы… вы всем расскажете? Наверное, вы должны, раз я выбросила за борт эти проклятые бутылки.

— Нет, нет, в этом нет необходимости. А нужно мне знать вот что: когда это было? В десять минут второго?

— Примерно — да. Точно не помню.

— Скажите мне теперь, мадемуазель: мадемуазель Ван Шуйлер вас видела, а вы ее?

Розали покачала головой.

— Нет, не видела.

— Она говорит, что выглядывала из своей каюты.

— Вряд ли я могла ее увидеть. Я сначала поглядела вдоль палубы, потом на реку.

Пуаро кивнул.

— А кого-нибудь вообще вы видели, когда глядели на палубу?

Повисло молчание — долгое молчание. Розали хмурилась, словно старательно припоминала.

Наконец она решительно затрясла головой.

— Нет, — сказала она. — Никого не видела.

Эркюль Пуаро медленно кивнул. Глаза у него были печальные.

Глава 19

В кают-компанию пассажиры стекались порознь и парами, стараясь не привлекать к себе внимания. У всех было такое чувство, что целеустремленно явиться к столу значило выказать неприличное бездушие. И рассаживались все почти с виноватым видом.

Через несколько минут после матери пришел и сел за стол Тим Аллертон. Настроение у него было самое скверное.

— Черт нас дернул пуститься в это путешествие, — буркнул он.

Миссис Аллертон печально покачала головой.

— Да, дорогой, я согласна. Такая красавица! Такая потеря. Как могла подняться рука?! Мне жутко делается, когда подумаю, что такое возможно. И еще эта бедная крошка.

— Ты о Жаклин?

— Да, у меня сердце разрывается, когда думаю о ней. Она же места себе не находит.

— Скажи ей лучше, чтобы не разгуливала с огнестрельными игрушками и не теряла их, — сказал бесчувственный Тим, намазывая хлеб маслом.

— Недостаток воспитания, я думаю.

— Ради Бога, мам, не лезь туда с материнской заботой.

— У тебя безобразно плохое настроение, Тим.

— Да, как у любого в нашем положении.

— Не вижу, на что тут сердиться. Просто все ужасно грустно.

— Тебе все видится в романтическом свете, — сварливо сказал Тим. — Ты словно не отдаешь себе отчета в том, насколько серьезно влипнуть в убийство.

Миссис Аллертон подняла на него изумленные глаза.

— Но ясно же…

— Так я и знал. Тут никаких «ясно»! Все на этом чертовом пароходе, и мы с тобой в том числе, — все под подозрением.

— Формально, может быть, да, но по существу — это смешно, — возразила миссис Аллертон.

— Смешного не бывает в деле об убийстве. Ты можешь сколько угодно слыть образцом добродетели, только малоприятные полицейские из Шел ал а или Асуана с этим не посчитаются.

— Может, к тому времени все раскроется.

— Это как же?

— Может, мосье Пуаро найдет убийцу.

— Этот шут гороховый? Никого он не найдет. Он способен только трепать языком и шевелить усами.

— Полно, Тим, — сказала миссис Аллертон. — Пусть все, что ты сказал, правда — пусть, но мы должны с этим справиться, и, значит, так и надо настроиться и легко все пережить.

Однако у сына не поубавилось мрачности.