Девятнадцатого января двухтысячного года в селе Двупалое отмечали Крещение. Полторы сотни человек столпились на заснеженном берегу речушки, в широкой ее части, где летом устраивали лягушатник для мамаш с детьми. Сегодня тоже собрались купаться, но только самые отчаянные. Или – как их мысленно называл Иван Ильич – отмороженные.
В Двупалом мало старожилов. Объяснение тому самое заурядное: первые поселенцы на берегу уютной бухты появились менее ста лет назад, а их недалекие потомки долголетием не отличались. Мрет мужик в приморской деревне, а кто поживучее – в город норовит удрать.
Нет тут ни работы, ни развлечений. Всей экономики – один магазин, который держат Мурашовы. Всей культуры – бывший клуб, переоборудованный в церковь. На берегу сияет пластиковыми окнами новенькая база отдыха «Солнышко» – летом городские понаедут. Воздух здесь, конечно, и тайга, и море… но эти чудеса природы мало радуют, когда жрать нечего.
Неудивительно, что полдеревни завидует Ивану Ильичу. Дом у Осинниковых с удобствами, сам Ильич бывший моряк, да еще пенсию получает в пятьдесят пять. Последнее обстоятельство особенно не дает покоя местным. Обычному мужику надо конкретно просадить здоровье, чтобы в таком молодом возрасте уйти на заслуженный отдых – это значит либо пить не просыхая, либо серьезно покалечиться. А он всего-то четверть века оттрубил в плавсоставе. Курорт, можно сказать.
Светило солнце и холод стоял собачий – настоящий крещенский мороз. Пар от людского дыхания облаком колыхался над толпой. Кругом все белым-бело, ослепнуть можно. Только прямоугольник проруби чернел на ледяном полотне: вода плескалась, текла неторопливо, манила к себе. И никто почему-то не спешил нырять.
А разговоров-то было!
Иван Ильич, убежденный атеист, еще накануне чуть не поссорился с лучшим другом из-за этой проруби. Василий целую неделю ее мастерил не разгибаясь. Море, между прочим, вообще не замерзает, но кто-то из старух сказал, что надо обязательно в реку – вот и заморочился.
Отыскать в толпе Василия почему-то не получилось, зато Иван Ильич увидел среди мужиков его старшего брата. Петр Бондарь в деревню приехал, надо же! Обычно летом на пару дней появляется, все времени нет. Еще бы: большой человек, в городе живет, младшему рублем помогает.
А Васька заперся небось с утра да рисует очередной шедевр… Или просто застеснялся.
Кивнув Петру, Иван Ильич с любопытством уставился на стоящего рядом с ним Шерифа. Участковый Назаренко жевал потухшую мальборину. Плеваться ему не по чину, а руки вынимать из карманов – холодно. Привычка не выпускать сигарету изо рта, из-за которой милиционер и получил экзотическое прозвище, водилась за ним давно – еще с той поры, когда на месте буржуйской сигареты был отечественный «Беломор».
Что Шериф вообще забыл на этом празднике жизни, в тридцати километрах от родного райцентра? Крышевать тут некого и не от кого: одна база отдыха на берегу, и та только к лету заработает, если не сожгут. Друзей и родственников Назаренко в деревне не имеет. В чем же дело? Беспорядков ждут, что ли? Да кому тут барагозить? Разве что священник психанет.
Отец Геннадий возвышался над толпой, хмуро дыша в бороду: он эту затею с купанием с самого начала не одобрил. Однако ж пришел, освятил воду, уважил, можно сказать, паству – а она вон что!
Пара Мурашовых топталась у края проруби на мостках. От вида Кузьминичны в купальнике становилось не по себе даже бывалым мужикам, а уж малолетки вовсе не знали, куда девать глаза. Не баба – сила! Даром что на пенсию в этом году выходит. Однако ж и она не решалась на первый шаг в воду. Остальные купальщики в ватниках и пуховиках на полуголое тело стояли поодаль, ждали.
Зоя Ивановна, тетка Ивана Ильича, прятала улыбку в меховой воротничок пальто. Ей не до ныряний, но пропустить культурное мероприятие главному интеллигенту деревни никак нельзя. И племянника с собой обязательно надо прихватить, а то что люди скажут?
Люди между тем безмолвствовали и вообще не обращали внимания на представителей сельской элиты. Тишину над толпой нарушало только вкрадчивое позвякивание стеклотары – кто-то уже начал отмечать. Ивану Ильичу, конечно, не предложили.
Он поежился и сделал робкий шаг назад – к здоровенному костру, пылающему посреди поляны на берегу. Теткин обжигающий взгляд тут же отбил всякое желание погреться.
Наконец Кузьминична размашисто перекрестилась и шагнула вперед. По-мышиному пискнула, когда воды сомкнулись вокруг могучих бедер, но мужественно пошла дальше, на глубину. Летом здесь по грудь, а сейчас – кто проверял?
Остальные купальщики тоже воспряли духом и полезли в воду. Помельче, по шажочку, по коленку – но лезли.
– У-уух! – Кузьминична рассекла пудовым бюстом водную гладь, мощным гребком бросила тело вперед.
Волны плеснули на края проруби, все вспенилось, вспузырилось – и на поверхность буйком выскочил еще один купальщик. Он не мерз, не баламутил воду руками и ногами, вообще не двигался, только глядел перед собой широко раскрытыми бледными глазами.
И ведь прямо перед бабой вынырнул, будто предупреждает: вот, мол, глубоко тут, поворачивай!
