Картины эксгибициониста - [16]

«Леди и джентльмены, к вашим услугам — мистер Кит Эмерсон на Хаммонд–органе!»

Мой дебют с новым инструментом состоялся в бинго–холле в Брайтоне. У отца был друг с фургоном, который доставил нас на выступление. И теперь отец гордо стоял за спинами престарелых игроков, слушая, как я играю «Tico–Tico», пританцовывая на басовых педалях подобно обезумевшему Фреду Астеру. Народ ломанулся в бар из–за того, что синхронность игры рук и ног оставляла желать лучшего. Мне заплатили двадцать пять фунтов плюс пять фунтов за перевозку. Это облегчило кредитную нагрузку, а тем временем по городу быстро распространился слух о «каком–то парне», играющем на Хаммонд–органе, большой редкости в те дни.

Блюз становился основой музыки, которую позже назвали ливерпульским саундом. Мы с Джедом смотрели на это с чувством глубокой печали.

— Боже, эти парни называются Rolling Stones! Ты их видел? Они просто уроды, и они пачками сдирают риффы Мадди Уотерса. В них нет души, только барабанщик демонстрирует хоть какое–то чувство стиля, — возмущался Джед.

— Каким образом?

— Он хотя бы носит клубный пиджак.

Тот факт, что они пытались звучать по–черному, в то время как вели себя как самая дерзкая шпана, не лезло ни в одни ворота. Моей целью было найти свой стиль.

Я собрал группу под названием John Brown’s Bodies. Мы играли в клубе «Pop Inn» в Брайтоне. Джеда в группе не было. Мне казалось, что Джед не согласится с некоторыми коммерческими элементами, которые я хотел ввести. Но дух Джеда всегда витал рядом, он и сейчас со мной. Существенным плюсом в составе JBB кроме органа, гитары, баса и барабанов был фургон одного из музыкантов. Pop Inn был блюзовым клубом, где выступали Georgie Fame’s Blues Flames и Graham Bond Organisation. Гэри Фарр (сын чемпиона по боксу в супертяжелом весе Томми Фарра, единственного британского боксера, выдержавшего бой с Джо Луисом) руководил группой T–Bones. Они уже выступали на Фестивале блюза и джаза в Ричмонде, аккомпанируя Сонни Бой Уильямсону. Ещё они выпустили сингл «One More Chance», который медленно взбирался на вершину чартов. Это был попсовый номер, едва олицетворявший аутентичный блюз, что T–Bones играли на сцене. Я поджемовал с их барабанщиком Брайаном Уокли в баре «У Харрисона». Он рассказал об этом Гэри, устрашающего вида парня, который растягивал слова в дикой смеси валлийского и суссекского акцентов. На самом деле Гэри был классным фронтменом, замечательным блюзовым вокалистом.

— Я хочу, чтобы ты играл в моей группе, — прорычал Гэри.

Я глянул на Брайана Уокли, который кивал головой, чтобы я быстрее согласился. С ним в группе я был уверен, что музыка останется в пределах моих норм приемлемости.

— Когда я начинаю?

Я быстро написал заявление об увольнении на фабрике, они быстро его приняли, пожелав удачи. Я с облегчением вздохнул: мне больше не придется по утрам совершать утомительные поездки на поезде.

4. Наращивая долю в акциях T–Bones

Отношения с отцом, после того, как я ушёл с фабрики и присоединился к T–Bones, вернулись на прежний уровень, что были после увольнения из банка. По крайней мере, сотрудники банка подарили мне на память будильник. В этот раз мне не презентовали ничего, и атмосфера дома была натянутой.

Агентство, занимавшееся делами T–Bones, находилось в Лондоне и называлось Marquee Artists. Менеджером группы был Джорджио Гомельски, который также опекал и The Yardbirds. Наряду с другими участниками группы — гитаристом Уинстоном и басистом Стю, я получал двадцать фунтов в неделю. Мы мотались по всей Англии, играли блюзовые стандарты типа “Louisiana Blues”, “Hideaway”, “Jump Back” и даже “The Cat” Джимми Смита с “Honky Tonk Train Blues” Мида Люкс Льюиса. Резидентство на сцене знаменитого клуба «Marquee» звало и манило.

В тот период времени я всё ещё жил с родителями. Группе я объявил, что бесценный орган нужно возвращать домой после каждого концерта. Поэтому обычно нам приходилось разгружать фургон в два часа ночи посреди микрорайона, в котором я жил. С шумом и грохотом мы заносили инструмент домой, а мама с папой делали вид, что спят у себя наверху. Орган весил 350 фунтов[8], и требовалось усилие всей команды, чтобы его занести. В два часа ночи группа редко когда бывала трезвой. Путаясь и спотыкаясь, парни налетели на пианино, находившееся в той же комнате. Шум от нас, должно быть, раздавался на всю округу.

На следующее утро мама заботливо протирала мой Хаммонд от последствий предыдущей ночи. Она стоически переносила новые шрамы, неизбежно появлявшиеся раз за разом. Большой мир звал и манил, давая понять, что пришло время покинуть гнездо. Мама с трудом сдерживала слёзы, в то время как отец, казалось, всё больше и больше отдалялся от меня. Упаковав мои чемоданы, мама не выдержала, села на кровать, эмоции захлестнули её полностью. Слёзы, слёзы, слёзы. Я не знал, что делать, мне казалось, что я поступаю опрометчиво. Но я должен был это сделать, не для группы, не для себя, а ради неё и отца. Это был мой единственный шанс достичь чего–то в жизни. Я должен уехать в Лондон — центр мироздания. Думаете, я не чувствовал жалости к родителям? Конечно, чувствовал. Отец с матерью воспитывали меня, давали советы, поощряли, но стрелу рано или поздно надо выпускать. Я должен попасть в цель, обратного пути нет. Я должен попасть в цель для них, пусть это будет маленькая цель.