Картины эксгибициониста - [14]

В конце концов, я попросился перейти в канцелярию. Вкладывать бумагу в конверты — хоть какая–то физическая нагрузка, в отличии от нудного наблюдения за работой компьютера IBM. Но переход привел к тому, что я оказался под опёкой мистера Уэллса, все больше и больше приходившего к выводу, что я не гожусь для работы в банке.

В пабе «У Харрисона» в обычное воскресное утро, заказав дайкири–чернику, расположившись у шумного и липкого бара, с Джедом на сцене, ты с трудом различаешь музыку во всеобщем гвалте. Оркестр кончает играть и следующий в очереди — я, с Годфри Шепардом на басу. Джед остался за барабанами, и мы начали “Straight No Chaser” Телониуса Монка. Зал ходит ходуном, не обязательно от нашей музыки. Я поднял глаза с клавишей и увидел, что у Годфри на голове пара женских панталон, и он пытается глядеть на струны сквозь штанину. По всей видимости, одна из дам, отрабатывающая свою смену, потребовала песню группы под названием The Beatles, а когда Годфри отказал, она задрала платье, спустила панталоны и накинула их ему на голову, обозвав Годфри «Контрабасная пизда месяца».

Миссис Смит научила меня всему, что знала. Она хотела, чтобы я поступил в Королевский музыкальный колледж в Лондоне. Если бы она видела наши выступления в пабе, после всего, что она сделала для меня — это её сильно расстроило. Я был перед ней в неоплаченном долгу за её внимание и заботу. То, что она разглядела и ценила мой талант, всегда меня поддерживало. И я с неохотой попрощался с ней, чтобы дальше не расстраивать.

8:50. Проспал. Изматывающий десятиминутный бросок до работы на верном велосипеде позволил мне успеть плеснуть воды на лицо, смыть пот и сажу после ночи в пабе, причесаться и занять рабочее место.

Чем мы сегодня будем заниматься? О да, все тем же самым — вкладыванием бумаг в конверты. Вот это прикол!

Мы коллеги изо всех сил пытались не замечать мое разбитое состояние, пока я копался в бумагах Я не заметил, что мистер Уэллс увидел, как я засунул не то нужное письмо в чужой конверт, не то ненужное письмо в нужный конверт. Короче, что бы там ни было, одно не соответствовало другому. Крепко сцепив руки за спиной, он твёрдо вышагивал по коридору, принимая важные решения, например, где должен располагаться шкаф с папками. Сейчас ему требовалось принять куда менее важное решение обо мне, и это заняло меньше времени, чем выбрать место для шкафа. В 10:00 меня вызвали к нему в кабинет, и мои сослуживцы дали понять, чем может закончиться вызов, а именно — УВОЛЬНЕНИЕМ.

Войдя в святая–святых, я сел напротив него у обитого кожей стола, пока он просматривал какие–то бумаги. Наконец, он взглянул на меня: «Я понимаю, что вы весьма искусный пианист».

Я безмолвно пожал плечами.

— Наши сотрудники доложили мне о ваших упражнениях в комнате отдыха.

Я попытался показать, что не верю. Возложив руки на роскошный стол и наклонившись ко мне, он произнёс: «Вероятно, ваше будущее лежит не в банковской сфере, мистер Эмерсон».

Это утверждение отозвалось созвучием хаоса и ужаса, когда я представил реакцию родителей на то, что становилось неизбежным.

«Нет, сэр, я хочу работать в банке. Музыка — это, так, хобби».

Если бы я был Пиноккио, мой нос проткнул бы кожаную обивку рабочего стола.

«У меня есть серьезные основания Вам не верить, я даже предполагаю, что музыка — ваше главное увлечение, отвлекающее от работы здесь. Поэтому я назначаю Вам испытательный срок на шесть недель!»

Аудиенция окончилась, и я в шоке вернулся на рабочее место. Я не мог рассказать родителям об этом. И я решительно принялся за работу, жертвуя перерывами и обедом. Я обрабатывал корреспонденцию Shell Transport и Trading Dividends быстрее, чем они производят свою продукцию, и следующие шесть недель прошли в стиле «дивиди–дивиди–ду–да» под бдительным оком мистера Уэллса.

Некоторое время я даже думал, что серьезным образом укрепляю положение банка. Это меня немного расслабляло. Я разгуливал с блокнотом, пристально осматривая помещения, хмуря брови, покусывая кончик карандаша с видом глубокой концентрированности, делал какие–то пометки в блокноте и снова совершал обход. Если это не могло убедить начальство — то что тогда? Я изображал кипучую деятельность. Тем временем, я нашел милое уютное местечко между шкафами, в котором находил покой и уединение. Мистер Уэллс сюда никогда не заходил — за ним водилась привычка входить без предупреждения.

Я усаживался почитать музыкальную прессу: Melody Maker рассказывал обо всем, что происходило на стремительно менявшейся музыкальной сцене. Всё, что я слышал по радио, происходило из Лондона. Из того, что я понял из прочитанного и услышанного, хороших клавишников на зарождающейся блюзовой сцене Британии просто нет. Кроме Брайана Оджера, Джорджи Фейма и Грэма Бонда других клавишников в поп–музыке уровня Дейва Брубека было раз–два и обчелся. Из своего опыта игры на всяких развалюхах с клавишами, я понял, что рано или поздно мне придется купить собственный портативный инструмент, с которым можно ездить на концерты.

Я оторвал глаза от газеты, ноги в это время покоились на полке шкафа, и одного взгляда было достаточно. Глаза мистера Уэллса встретились с моими. Меня не уволили, просто посоветовали, что для всех будет лучше, если я сам напишу заявление. Домой я шёл после прощальной пьянки в состоянии унижения, во время которой я с час проторчал в туалете, где купленное для меня мартини выбиралось обратно. Я провалил попытку выйти в порядочное общество и к стыду своих родителей пополнил ряды безработных.