Картезианский развратник - [55]

В предвкушении наслаждения, я полностью отдалась своей страсти и думала лишь о том, какое блаженство буду вкушать вместе со своим возлюбленным. Самый грязный притон показался бы мне райским уголком, если бы я оказалась там с Верланом. Наступил заветный день, я приготовилась бежать из отчего дома и упасть в объятия своего милого. Я уже собиралась уходить, как вдруг меня что-то остановило. Не замечая, сколь гибелен путь, казавшийся мне усыпанным розами, я уже сделала первый шаг, но, оказавшись на самом краю бездны, ужаснулась. Удивленная, я отпрянула, досадуя на свою трусость. Я попыталась победить свои сомнения, заглушить здравый смысл, но он крепко держал меня. Я сдалась и была вынуждена вернуться к себе.

Я рыдала не переставая. Пораженная собственной трусостью, я вновь попыталась набраться храбрости, уговаривая и подбадривая себя. Моя душа пребывала в таком подавленном состоянии, что его можно сравнить лишь с отчаянием, охватившим меня вчера перед встречей с тобой. Однако время шло, и нужно было что-то решать. Что мне делать? Увы, в своем плачевном состоянии я не могла ни о чем думать. И в этот момент меня словно озарил луч света, моментально вернувший мне спокойствие. Я нашла средство быть вместе со своим возлюбленным и отомстить матери, которой всегда были безразличны мои чувства и желания. Увы, все эти предосторожности лишь оттягивали мое погружение в пучину, в которой я так боялась сгинуть. Возможно, будь я более счастлива в своем собственном странном мире, существовавшем лишь ради исполнения велений моего сердца, ради основ моей любви, ради любимого мужа, я не была бы рабыней этих глупых приличий, не знала бы принуждения! А может быть, я заблуждаюсь? Ведь в этом странном мире у меня осталось бы то же горячее сердце, та же страсть к любви, и мой характер все равно погубил бы меня, как это на самом деле и случилось.

Итак, я подала Верлану условный знак, что не смогла осуществить наш план. Я собиралась рассказать ему все, что задумала, на ближайшем свидании, которое должно было состояться на следующий же день. Мы встретились в церкви. Он молча бросился ко мне, но на лице его отражалась вся буря испытанных им чувств. Я была потрясена видом возлюбленного.

— Любите ли вы меня? — спросила я его.

— Как я могу вас не любить! — воскликнул он, задохнувшись от отчаяния.

— Верлан, мой дорогой Верлан, я вижу боль в ваших глазах, мое сердце тоже разрывается на части. Но не сожалейте о малодушии, помешавшем нам раз и навсегда избавиться от нашей страсти, потому что именно отчаяние помогло мне найти средство сохранить нас друг для друга. Я спросила, любите ли вы меня, не потому, что сомневаюсь в вашей любви, просто я боюсь, что у вас не хватит сил предоставить мне единственное, способное уверить меня доказательство. Постойте, — продолжала я, видя, что он хочет что-то сказать, — я вижу, вы хотите упрекнуть меня, вы считаете меня несправедливой. Повторяю, я не сомневаюсь в вашей любви, вы не сомневаетесь в моей, но, увы, сколько мы еще сможем гореть в пламени этого безнадежного чувства, если моя жестокая мать отказывает нам в том, о чем мы ее просим? Ах, Верлан, разве заливающая мое лицо краска стыда не подсказывает вам, что за средство хочу я использовать?

— Дорогая Моник, — произнес Верлан, нежно прижимая мою руку к губам, — неужели ты наконец решилась воспользоваться тем предложением, о котором я столько раз безнадежно тебе твердил?

— Да, — ответила я, — вам не придется больше на меня сетовать. Нет больше смысла скрывать от вас силу моих желаний — они переполняют меня. Но чтобы мы могли обрести счастье, вам нужно сделать одну вещь.

— Говорите, — перебил он меня, — что нужно делать?

— Жениться на моей матери.

От удивления он лишился дара речи и, потрясенный, уставился на меня.

— Жениться на вашей матери? — наконец вымолвил он. — Моник, вы в своем уме?

— Мне жаль, — сказала я, разозленная его удивлением, — что я заговорила с вами об этом. По холодности, проявленной в ответ на предложение, стоившее мне стольких мучений, я вижу, какова на деле сила вашей любви. Ваше безразличие ясно дает мне понять, насколько вы недостойны моей страсти. О Небо! Могла ли я питать подобные чувства к человеку, чья трусость делает его недостойным их?

— Моник, — печально повторил он, — дорогая моя Моник, сжалься над своим возлюбленным! До чего ты хочешь его довести?

— Неблагодарный, — отвечала я, — когда я смогла преодолеть ужас, охватывающий меня при мысли видеть тебя в объятиях соперницы, когда, чтобы одержать верх над моей ужасной матерью, чтобы с легкостью предаться твоим желаниям, постоянно видеть тебя и получить сполна все твои ласки, я жертвую своей гордостью, приношу в жертву все самое дорогое, что же делаешь ты? Ты сомневаешься, когда я не обращаю внимания на уколы ревности и задыхаюсь от сожаления! Неужели у меня больше сил, чем у тебя? Нет, но в тебе нет столько любви.

— Ты победила, — сказал он. — Мне стыдно своей нерешительности; в столь пылких душах, как наши, не должно быть места сожалениям.

Обрадованная смелостью возлюбленного, я с трудом смогла вырваться из его объятий, найдя в себе силы отказать ему в изъявлении своей признательности, которую собиралась продемонстрировать лишь в день его свадьбы. Возможно, у меня не хватило бы сил ждать, если бы мою мать не одолела столь же пылкая страсть, как и моя. Верлан предложил ей руку и сердце. Счастливая кокетка, полагавшая, что все дело в ее прелестях, поспешила пожать плоды. Но предназначались они не для нее. Состоялась свадьба; радость, проявленная мной по этому поводу, не ускользнула от внимания моей матери, и она осыпала меня ласками, на которые я ответила взаимностью гораздо менее искренней. Мое сердце заранее предвкушало наслаждение любовью и местью. Появился Верлан, он был великолепен. Ожидаемое счастье воодушевляло все его поступки: малейшая улыбка, самые незначительные словечки — все меня радовало. Я едва могла сдерживаться, так и порываясь кинуться к нему в объятия. Среди суматохи он улучил момент и, приблизившись ко мне, спросил: