Карло Росси - [5]

Начало XIX века в России отмечается бурным ростом торговой буржуазии и развитием мануфактурного, а затем и фабричного производств. Торговый город, особенно столица, начинает приобретать все более ярко выраженный буржуазный характер — нечто весьма отличное от прежней суммы феодальных усадеб.

Перед архитектурой в России возникала новая задача: найти такой стиль строительства, который отвечал бы потребностям этого нового города, помог бы решить проблему городских ансамблей. Наилучшие методы решения давал пришедший из Франции новый архитектурный стиль — ампир.

Одним из первых создателей ампира в России был эмигрант из революционной Франции Тома де Томон.

Лучшее произведение его творчества в Санкт-Петербурге — здание Биржи. Колоннада не замыкает здание в себе, а, наоборот, раскрывает его. Обработка набережной перед Биржей, две мощные ростральные (причальные) колонны еще более подчеркивали ансамбль не дворца, не усадьбы, но всей городской площади.

Казанский собор — детище русского самородка Андрея Никифоровича Воронихина, ученика Парижской академии архитектуры, — делает шаг вперед в освоении городской территории.

Томон планировал Биржу на пустом месте — на стрелке, омываемой водой, — связывая здание с бесконечной перспективой Невы. Воронихин же планировал Казанский собор в тесной связи с главной улицей Санкт-Петербурга, Невским проспектом. Колоннада собора и проектированный в центре площади обелиск связывали здание с пробегающей перед ним улицей, превращая его в один из центров этой улицы.

Здание Горного кадетского корпуса на Васильевском острове выстроил тоже А. Н. Воронихин. В нем он решил очень трудную архитектурную задачу — возможно эффектнее оформить уходящую вдаль перспективу берега многоводной реки.

До конца развил стиль ампир третий зодчий — А. Д. Захаров, ученик французского мастера Шальгрена, в своем удивительном здании Адмиралтейства. В сущности это не одно здание, а целый квартал, в котором мог бы уместиться ряд зданий. Постройка Захарова вертикалью своей башни определяла в перспективе лучевое исхождение от центра здания — Адмиралтейской иглы — трех улиц-радиусов Санкт-Петербурга.

В зданиях ампира нет разрыва между внутренним и внешним пространством, а всегда чрезвычайно ясный переход и соприкосновение одного с другим. Ампир — архитектурное выражение организованной, вымуштрованной жизни. Строгость стены русского ампира соответствует строгости военного мундира, облекавшего привилегированные слои со времен Павла I.

Современники-иностранцы наперебой восхищались выдержанной красотой Санкт-Петербурга.

Реймерс писал в 1803 году: «Санкт-Петербург, нынешняя столетняя столица русских самодержцев, благодаря прелести своих прекрасных эспланад, возвышается среди всех многолетних старших сестер своих, как красивый цветущий ребенок среди стариков».

Христиан Мюллер, побывавший в России в 1810–1812 годах, выпустил в 1813 году в Майнце книгу: «Петербург. Очерк истории нашего времени». В ней он пишет: «Я видел много людей, которые об’ехали всю Европу и Северную Америку. Они уверяли меня, что Петербург по своему положению на самой прекрасной реке в мире, своей протяженностью и особенным величием своей архитектуры — совершенный уникум в своем роде».

Французский офицер Пюибюск (Puibusque), пришедший в Россию с Наполеоном, остался в ней навсегда и больше Парижа полюбил столицу нового отечества. «Не знаю ничего, что можно было бы сравнить с величием Санкт-Петербурга. Там царит единообразие, величие и изящество архитектуры, которых нет нигде в Европе».

Не забудем, однако, что все эти восторги — реплики сентиментального и романтического веков.

Самым крупным мастером ампира в Санкт-Петербурге, а следовательно в России той эпохи, был Карло Росси, или, как звали его в России, — Карл Иванович Росси.

Намеки, предположения, проекты своих предшественников и современников он довел до предельного художественного совершенства. Именно ему принадлежит гениальное решение труднейшей задачи: планировки северной столицы соответственно новым требованиям и застройки ее законченными городскими ансамблями.

МОЛОДОСТЬ РОССИ

Своего отца Карло Росси не знал, да и никто его не знал. Известно было только его имя — Джиованни, которое превратилось в хорошо знакомое русскому языку и уху отчество Карла — «Иванович».

Каждый чиновник в дореволюционной России имел «формулярный о службе список», куда тщательно, год за годом, месяц за месяцем вносились заметки о переменах в служебной деятельности, а также в семейной жизни.

Из этого списка мы узнаем точную дату и место рождения Росси: Неаполь, 18 декабря 1775 года.

На чем основана эта дата и указание места рождения, мы не знаем: возможно, что записано это со слов его матери.

Кто были предки Росси, почему его родители жили когда-то в Неаполе — все это покрыто глубочайшей неизвестностью. Упорно молчит о них и семейное предание, хранителями которого до последней четверти XIX века были дочери Росси.

Мать Росси, Гертруда, не в пример отцу, была хорошо известна всему знатному Санкт-Петербургу. К сожалению, происхождение ее не стало от этого более ясным.